– Не обращай внимания, – произносит тихо, с уже знакомым твердокаменным нажимом.
– Почему? Что опять стряслось?
– Это девушка, которая напала на фрайнэ Асфоделию. Она и есть скрывающаяся от ока Заката и понесёт заслуженное наказание. Магистр Бенни заберёт её в обитель закатников и, поверь, это лучше, чем если бы они забрали Асфоделию. Или тебя, раз уж ты столь опрометчиво решилась использовать свою силу при магистре Бенни.
Глава 7
Вскоре Лия приходит в себя, и весть эта становится единственной ободряющей за вечер. Физическое состояние девушки всё ещё далеко от удовлетворительного и фрайн Шевери – я не сразу узнаю его в одном из двоих мужчин, бывших подле Лии, – относит суженую в свои дворцовые покои. Женский крик принадлежит напавшей на Лию девушке, до недавних пор бывшей назначенной служанкой при избранной с островов. Она действительно одарена, эта служанка, и одарена в известной степени щедро, а значит, участь её незавидна. По всей Империи распространена практика купирования слабого дара у мужчин и любого – у женщин. Но купирование, подобно прочим услугам, оказываемым закатниками, стоило дороже, чем могло себе позволить большинство, и оттого многим проще спрятать силу, у себя ли, у своих детей, нежели обращаться в ближайшую обитель Заката и платить. Оттого и множилось год от года количество скрывающихся от ока Заката, оттого и ужесточались преследования людей, невиновных ни в чём, кроме того, что родились не такими, как другие. Купирование, особенно женского дара, полагалось негласно практикой варварской, возмутительной по нынешним временам, когда в государствах, соседствующих с Франской империей с севера, всякую силу не вырезали, не гасили, что пламя свечи, но принимали и развивали. Однако противникам купирования напоминали, что слабый дар опасен – есть искра, да только ей и вовек не разгореться в настоящий огонь. Так и будет манить обладателя недостижимыми возможностями, призраком большей силы, сбивать с пути, Благодатными предначертанного. А уж из зёрен женского дара и вовсе нельзя взрастить крепкое плодоносящее древо. Да и разве ж не сами Четверо повелели женщине в род супруга вступать, силою своею его питать и плоды приносить лишь на мужнином древе? И всяко лучше загодя искоренять семена сорного дара, нежели выжигать потом разросшийся без меры бурьян нечестивых колдуний, отвернувшихся от Благодатных ради получения большей силы от демонов.
О тех скрывающихся, кому не повезло попасть в руки закатников, больше никто ничего не слыхал. Если сам процесс купирования был известен и прошедшие через него возвращались к какой-никакой прежней жизни, то информация о судьбе пойманных скрывающихся и по сей день полнилась слухами, предположениями и домыслами.
Говаривали, что и мужчины и женщины становились рабами Заката, теми несчастными, что производили артефакты для широкого использования, вкладывали в них всю силу до последней капли и умирали вскорости, не выдержав постоянного опустошения собственных ресурсов.
Сказывали, будто из женщин с сильным даром закатники вытягивали силу искусственным путём.
Передавали шёпотом из уст в уста, что каждого скрывающегося превращали в часть огромного источника, откуда черпали силы магистры.
Где в тех слухах правда, никому в точности не ведомо, но едва ли страх перед багрово-чёрной обителью Заката, панический, иссушающий многих скрывающихся, был столь уж безоснователен.
Кричащую, сопротивляющуюся служанку уводят из залы двое подручных магистра Бенни и он сам, замеченный мною лишь издалека, мельком. По настоянию Стефана я стараюсь не реагировать на крики, не смотреть в сторону закатников, не думать об участи служанки. Мне нечего возразить, я не решаюсь спорить – я сама в уязвимом положении, я застыла на грани, тонкой, хрупкой, за которой с равной долей вероятности может начаться и падение в пропасть, и подъём на вершину. Приходится стискивать зубы, опускать глаза и выбирать: совершенно незнакомая мне девушка или Лия.
Совершенно незнакомая мне девушка или я.
Рассветники заняты назначенным рыцарем девы жребия, тем вторым мужчиной, что был подле Лии. Его обвиняют в нарушении устава ордена Рассвета и обетов, данных ордену, Четырём и императору, и он смиренно позволяет себя увести. Стефан бросает на меня быстрый взгляд и тоже ничего не говорит, не возражает. Понимаю, что причина во мне. Даже император не вмешивается без нужды во внутренние дела ордена, не суть важно которого, особенно если дела эти не противоречат законам Империи.
Особенно если только что суженая императора, никому прежде не известная фрайнэ, использовала силу на глазах представителей обоих орденов. Быть может, в тот момент рассветники, в отличие от магистра Заката, не уразумели толком, что происходит, почему и какова моя роль, но следы на моих руках они видели распрекрасно. Как и то, что спустя несколько минут белые дорожки исчезли.
Рассветники не могут меня забрать – нематериальные силы, артефакты и скрывающие дар вне их юрисдикции, – но они вполне способны сделать соответствующие выводы и счесть, что в случае необходимости не будет великим грехом заявить о них во всеуслышание.
Закатники тоже не могут забрать меня, что бы ни говорил Стефан, желая подчеркнуть всю сложность ситуации. Я не простая дворцовая служанка, меня нельзя увести даже на основании увиденного магистром Заката. Впрочем, он и не пытается, предпочитая держаться на расстоянии и заниматься схваченной девушкой, однако очевидно, выводы магистр Бенни сделал точно. Умолчит ли он о них или, как только переступит порог обители, всему совету магистров в тот же час станет известно, что суженая императора – скрывающаяся, злокозненная колдунья, продавшая демонам душу за толику лишней силы?
Наконец меня в сопровождении охраны отправляют в наши с Миреллой комнаты. Илзе встревожена – эхо выброса силы докатилось даже до части дворца, удалённой от залы, а Илзе куда более чувствительна к подобному, нежели одарённые люди. Перво-наперво я заглядываю к Мирелле и убеждаюсь, что дочь спит безмятежно, затем прошу Илзе помочь с платьем и, пока она расстёгивает пуговицы, рассказываю о произошедшем. Целый день я ничего толком не делала, но устала так, словно не один час головы не поднимала от стола с заготовками.
Мы с Илзе ложимся спать на мою кровать, однако я долго не могу уснуть, ворочаюсь беспокойно с бока на бок, прислушиваюсь напряжённо к каждому шороху и возможному эху. Не знаю, чего надо страшиться сильнее – закатников, рассветников, придворных, ставших невольными свидетелями невиданного доселе зрелища, или людей за пределами дворца, простых араннов, которые рано или поздно узнают, что нынешняя суженая государя совсем не такая, как другие.
Новый день пробегает тихо, обыкновенно, будто накануне вовсе ничего не приключилось. Служанки почтительны, стража за парадной дверью невозмутима, от Стефана никаких вестей. Илзе уходит ненадолго – она осваивается с обязанностями, которые я на неё взвалила, учится ориентироваться во дворце, знакомится со слугами, – и возвращается со свежими слухами. Все удивлены безмерно, что фрайны, что арайны, никто не может определиться с событием, стоящим внимания первоочерёдного, немедленного.
Что важнее?
Суженая императора, фрайнэ Никто из Ниоткуда, миновавшая освящённый богами и проверенный временем выбор жребием?
Или одарённая служанка, внезапно напавшая на суженую фрайна Шевери средь большого благородного собрания, в присутствии самого государя?
О силах Лии, вышедших из-под контроля, никто не упоминает.
О моих тоже.
Фрайнэ Асфоделия по-прежнему находится в покоях фрайна Шевери, под присмотром его сестры. Похоже, Лия пострадала несильно, даже не видя её лично, я предполагаю, что обошлось. С собравшимися в зале придворными и слугами тоже всё более или менее в порядке, по крайней мере, никто не поранился серьёзно в толчее, никого не зашибли и не затоптали. Одарённую служанку или уже забрали в обитель Заката, или вот-вот заберут, сведений поточнее ни у кого не нашлось.
