Он снова поднялся, чтобы взять две книги Торо, полагая, что скучное чтение успокоит его и даст уснуть более-менее безмятежным сном (хотя перспектива погрузиться в небытие продолжала его ужасать). Он не разочаровался. Начал, само собой разумеется, с той, что называлась «Уолден». Первый абзац он одолел. Затем следовала длинная и непонятная фраза. Тогда Уолден просто полистал книгу, посмотрел на портрет автора на первой полосе (он был очень некрасивый, наверно, потому и решил прятаться в лесу). Торо писал только о себе, о своем унылом существовании в дикой природе. Он мог посвятить целую главу лесным звукам, или озерам, или – хотите верьте, хотите нет – возделыванию грядки фасоли. Фасоли, которую он даже не ел. Торо продавал ее на рынке, и это, кстати, доказывает, что жил он не совсем одиночкой. От этой тяжкой работы в течение года он получил смехотворную прибыль в $ 8 71½ пенса (он писал об этом во всех подробностях). Судя по всему, знаменитый мыслитель разделял с не столь знаменитым Джеком Стивенсоном страсть к точным цифрам!

Уолден наконец уснул с книгой под мышкой. В его снах юный Уолден был на базе с бейсбольной битой в руке и не делал ни малейшего движения, когда баттер посылал мяч в сторону кетчера (вот и доказательство, что сны иногда говорят чистую правду). Продолжение последовало более значимое, это было словно откровение. Во сне Уолден понял, что здесь наверняка разыгрывается его жизнь. Что ему хватило бы движения руки, одного точного удара, чтобы этот сон, обернувшийся кошмаром, не сбылся. Не попытавшись отбить этот мяч, он совершил роковую ошибку. И теперь расплачивался.

Когда он открыл глаза, в голову само собой пришло выражение, которое он слышал иногда от отца: «Между собакой и волком». Он заерзал, выпростал ногу из-под одеяла, под которым спал одетым, – только ботинки стояли на полу, но он не помнил, как их снял. Потом, собравшись с мыслями, он поправился: «Между волком и собакой». Это был не поздний вечер, а конец ночи, не сумерки, но рассвет. Такое, во всяком случае, впечатление производил серый свет, сочившийся в окно.

Огонь в печи погас, и неприятно похолодало. Сырой лесной воздух и без того уже проник в хижину. Уолдену хотелось вернуть себе ногу, которая, казалось ему, ушла гулять по собственному разумению, и спрятать ее под тонкое одеяло, в мягкое тепло, выделенное его спящим телом. Он проклял окно без занавесок. Ему еще не хватило сна и сновидений, хороших или дурных.

Увы, все в нем уже проснулось. Не только зрение, слух, мысли (нет ничего лучше страха, чтобы активировать нейроны): мочевой пузырь, казалось, увеличивался с каждой секундой.

Надо было встать. Как последний балда, он поискал глазами то, что его маленькая соседка Джемма стыдливо называла «одно местечко». Отец иногда говорил «уборная», иногда – «сортир». Впрочем, как ни назови, в бревенчатой хижине удобств не было предусмотрено. Не зря воспитанные люди говорят «отхожее место» – чтобы облегчиться, Уолдену придется отойти от дома и встретиться лицом к лицу с лесом.

Вот и дожили. Испытание дня номер один: справить нужду как охотники, лесорубы, лесные люди, дикари. Спустить штаны на лоне природы. Разумеется, априори наблюдать за ним было некому, но трудно представить себя в более уязвимой позе, чем со спущенными штанами. Уолден понятия не имел, что ждет его за дверью.

Он мог бы и догадаться: его ждут сырость, влага, запахи мокрой травы, гниющего дерева, порыжевших сосновых игл. Поляна была окружена высокими деревьями. Уолден не стал отходить далеко. Кто сказал, что надо обязательно мочиться на что-то? Ему не нужны были ни ствол, ни куст. Однако у самой хижины он все же не остался, как если бы прочел на двери просьбу оставить место таким же чистым, как было. Шутка, на его взгляд, слишком затянулась. Не успев оголиться, он услышал гудение и жужжание. Две секунды, не больше – и комар сел ему на коленку. А может быть, это была мошка. В мутном свете он их не различал. Да, было семь часов утра, и день обещал быть хмурым. Вот тебе и индейское лето!

Уолден мочился, сидя на корточках, как девчонка. Ему претило показаться во всей красе лесным жителям. Взмах руки – и широкое алое пятно расплылось на коже. Это был, подумалось ему, первый точный удар за всю его жалкую карьеру. Но с насекомыми он не разделался. Вернувшись в хижину, он уловил характерный звук маленьких крылышек. Убежище слишком долго пустовало. Водворение большого куска мяса, полного крови, не прошло незамеченным. Кровососущие подстерегали его, облизываясь за стеклом целую ночь. Ему достаточно было приоткрыть дверь. Теперь первые гости не преминут позвать друзей и подруг.

Нет, поправился Уолден, только подруг. Если он правильно помнил, у этого отродья кровь сосут только самки.

Теперь он проголодался.

Инспекция оказалась короткой. Отец себя не обременял. В сумке лежало полдюжины консервных банок, тех же, что громоздились дома на кухонных полках за твердыми от жира занавесками. Сосиски с фасолью, равиоли, ветчина в желе, в общем, всё то же. Уолден ел их пять раз в неделю, с тех пор как ушла мать. Был еще пластиковый мешочек с зерном – для голубя. Эта деталь повергла его в глубокое уныние. Если отец запасся кормом для птицы, значит, он действительно собирался оставить его здесь одного на какое-то время.

Зерна было на несколько недель, с возмущением констатировал он. А еды для него – разве чтобы не умереть с голоду три или четыре дня. Но это, наверно, и было испытание номер два. Научиться выживать своими силами.

Первым делом надо было разжечь огонь. Зола еще не остыла. Уолден попытался сложить дрова домиком, но быстро махнул рукой: это задача для специалиста. Он положил одно полено на бумажный ком и приуныл, обнаружив, что в большом спичечном коробке мало что осталось. Начал считать, бросил. Иногда точных цифр лучше не знать. Через несколько минут он совсем расстроился, израсходовав три спички, тогда как в коробке их оставалось не больше двух десятков.

Уолден ненадолго задумался и начал все сначала. Он, может быть, не обладал практическим умом, но руки у него были ловкие. Они сами работали за него, без участия мозга. Он дал им порыться в ларе, наломать веточек, отодвинуть полено и сделать наконец то, что нужно, чтобы зажечь огонек, вскоре ставший большим огнем. Мозг его в это время работал сам по себе. Когда высокое пламя начало лизать подвешенный котелок, он уже знал, что ему незамедлительно надо хотя бы недалеко прогуляться в лес, чтобы набрать хвороста и сосновых иголок.

Он вскрыл банку с равиоли и погрузил ее в десять сантиметров воды, плескавшейся на дне котелка. Съел он только треть и один из последних злаковых батончиков. Всё теперь надо было просчитывать, и он прикинул, что, экономя, но не голодая, сможет продержаться пять дней. Но, разумеется, на целых пять дней отец не оставит его гнить в этой дыре.

Теперь ему хотелось пить.

Дело усложнялось. В бутылке оставалось немного воды «Кристал Спрингс», на день хватит. Но уже завтра ему придется искать другой источник питьевой воды. А Уолдену совершенно не хотелось идти к озеру. И пить озерную воду тоже. Кстати, подумалось ему, если отхожее место нашлось (за дверью хижины, пять метров влево), будет гораздо труднее отыскать ванную. Это могло быть только озеро. Итак, сортир – лес, а ванная (и бар заодно) – озеро. Скажи ему это кто-нибудь раньше, он бы расхохотался. Но сейчас – ничуть не бывало. Даже не улыбнулся.

Еще не было девяти утра, а Уолден уже заскучал. Он посмотрел на книги Генри Дэвида Торо и решил оставить их на потом, на вечер, если ему придется провести вторую ночь в хижине. Было еще рано, чтобы принимать снотворное – читать такое: «Тем временем моя фасоль, ряды которой все вместе составляли длину в семь миль, уже возделанных…» Он сел на табурет, опершись головой на руку, и задумался.

В двадцать минут десятого он решил, что всё понял. Так или иначе, отец наблюдал за ним. Если он не спрятался в лесу (может быть, даже далеко, с биноклем), то оставил где-то включенную мини-камеру. Уолден, не удержавшись, обследовал углы хижины, особенно под самым потолком, под скатом крыши. Он показал им язык, туда, сюда, наобум. Чтобы Джек Стивенсон знал – где бы он ни был, наверно, перед монитором компьютера – что с Уолденом все хорошо, что Уолден не портит себе кровь, что Уолден, может быть, и не мужчина, но уже не ребенок.