«Я отнесся к этому несерьезно, потому что я тогда пил, — вспоминал Владимир Романович в интервью Дмитрию Новикову. — Почему говорю — тогда? Потому что в год смерти Высоцкого я дал себе слово бросить пить и не пил десять лет.

Ну вот, попил где-то с месяц, а потом друзья говорят мне: “Ты что не ответил даже? Съезди, ведь тебе питание оплачивают, самолет оплачивают…”

Я поколебался, но потом собрался и поехал. Это было в первых числах апреля 1977 года. Снарядили меня, достали рубаху красную. Меня неудачно постригла в нашей омской парикмахерской девочка-практикантка. Я психанул: “Стригите тогда вообще наголо!” Пришла мастер и сделала просто короткую прическу. “Под зека”.

В аэропорту я пошел давать телеграмму следующего содержания: “Встречайте, красная рубаха, короткая стрижка, голубые глаза, в левой руке газета “Омская правда”, в правой коричневый портфель”. Ведь организаторы не видели меня никогда в глаза и я их никогда не видел. Как узнают? Кассирша в окошке взглянула на текст, потом на меня: “Вы это серьезно?” “Да”, — отвечаю. Посмотрела она на меня, но отправила телеграмму. В аэропорту меня никто не встретил, но у меня был адрес, и я нашел квартиру Кацышевского. На второй день прилетел Аркаша Звездин. Приехал человек, мало чем отличающийся от бомжа: галстук на резинке, пиджак местами блестел, нейлоновая рубаха с коротким рукавом, типа шведка “сорок пятого” года выпуска, носки дырявые, босоножки стоптанные^[17]. Я был по тогдашней моде в костюме-тройке, меня же подготовили… Потом Вадим повел его в баню, купил ему костюм, ботинки, побрил, помыл. Аркадий стал совсем другим человеком. А в день приезда он заходит: “Здравствуйте! Таки здесь Шандриков остановился? Так я буду Северный!” Только голос был узнаваем.

С этого началось наше знакомство и дружба. Мы жили в громадной коммуналке — много-много комнат. Бывший публичный дом. Там еще доживала свой век старая бандерша.

Первые дни мы много пили, он был с похмелья. Ждали Высоцкого, но организаторы, кажется, не сошлись с ним в цене. Он запросил две тысячи рублей за концерт! Теперь, точно, кусают локти… Я, конечно, изначально поехал из-за Высоцкого. На это клюнул.

В первый день мы с Аркадием набухались. Он мне рассказал, что учился на артиста и в мореходном училище был, ходил в море. Он вообще любил приврать для юмора.

Запись концертов начиналась с девяти утра и продолжалась до часа дня, потом продолжали после обеда. Пили во время записи немного, хотя Аркадий иногда не мог петь абсолютно и больше работал “ведущим”. Помнишь его репризы?

“— Володя! Я таки слышал — у вас в Сибири ходят до сих пор таки черные медведи и гималайские даже?

— Это неправда! Медведи не ходят. Козлы — встречаются…”

Сначала мы договорились: три песни я пою, три — он. В итоге большую часть исполняю в тех концертах я.

По дороге на запись Вадим покупал бутылок пять хорошего импортного вина для Северного и бутылку водки для меня. Удивительно, весь город был завален отличными винами, и никаких очередей…

Происходило все на частной специально арендованной Вадимом квартире. Только там, в Одессе, я понял, какие деньги делались на таких, как я. Раньше как? Пригласят, водки наберут, и всё, балдеем. Я никогда не думал, что мои песни можно продавать. В квартире, где мы писались, постоянно раздавались звонки. С Сахалина, из Сибири, с Киева… “Как идет процесс?” — интересовались.

За день записывали 25 песен. В первый день я сорвал голос и лечился два дня. Потом продолжили запись, но вскоре вынуждены были покинуть эту хату — нас запеленговали. Вадима Кацышевского, кстати, потом выслали за эту деятельность из Одессы, при Горбачеве уже, и сейчас он живет в Харькове.

Как шла запись? Комната вся в проводах, три магнитофона. Музыкантам платили 50 рублей за день работы. Это немало. Лабухов набирали с биржи — в центре Одессы, недалеко от Дерибасовской собирались каждый день музыканты и ждали работы.

За опоздание на десять минут — всё, исключали сразу.

Так вот, записывались до обеда, потом шли в ресторан, за стол. С вином, естественно. Ну, а вечером уже пили конкретно. Вадим нас старался в город без нужды не отпускать: “Зачем вам это, зайчики (так он нас называл), это же Одесса!” Но мы все равно гуляли. Я через десять дней потерял в этой ресторанной пьяной кутерьме свой паспорт. Аркаша был очень общительный, выступальщик…

То с блатными свяжется, то в карты его обыграют.

Кацышевский заплатил нам по 500 рублей за три полные ленты, так что, получается, я ничего и не потратил. Вернулся домой как раз на 9 мая.

Красиво мы с Аркадием время провели, жаль, с тех пор больше не встречались».

В конце того же 1977 года в концерте с ансамблем «Чайка» друг Аркаша передаст Владимиру музыкальный привет:

Мотает ленты километры Шеваловский,

Володя Шандриков в Одессе пиво пьет…

Володя Шандриков не знал подобной драмы,

Ведь он в Одессе за Высоцкого идет…

Сегодня одесские концерты Шандрикова и Северного — золотой фонд русского жанра. Песня — визитная карточка Владимира «Показания невиновного» стала популярной именно с той поры. Помните?

Ну, я откинулся, какой базар-вокзал,

Купил билет в колхоз «Большое дышло»,

Ведь я железно с бандитизмом завязал,

Все по уму, но лажа все же вышла…

А блестящая лирика, перепетая десять лет спустя в эмиграции Михаилом Шуфутинским:

Водка выпита вся и до дна,

Для тоски вроде нету причин,

Ты со мной, но ведь ты одна,

Я с тобой, но и я один…

В смутные 80–90-е годы Шандриков продолжал понемногу записываться, выступать уже в качестве мэтра на городских фестивалях авторской песни, хотя сам избегал называть себя «бардом» — не любил подобного определения своего творчества.

_{Владимир Шандриков, Аркадий Северный. Одесса, апрель 1977}

Жил обычной жизнью: подрабатывал — изготавливал мебель на заказ, добывая хлеб насущный. Сочинял стихи, песни, басни, изредка рисовал…

К нему приезжали, писали и звонили со всей страны. Восхищались, обещали выпустить книгу, диск… Обычно все оказывалось трепом.

В конце девяностых Шандриков тяжело заболел — «артериосклероз сосудов» — и получил вторую группу инвалидности. Вспоминали, что он «с трудом, превозмогая боль, поднимается на свой третий этаж. И пройти с тросточкой без передышки может от силы сто метров…»^[18] И все равно смерть поэта стала для всех неожиданностью. Работа над первым официальным диском шла трудно: кропотливо отбирались фотографии, песни. Шандриков постоянно был на связи с инициатором издания — московским коллекционером Сергеем Чигриным: незримо присутствовал в разговорах, при обсуждении проекта. Диск уже был запущен в производство, когда «пришла дурная весть». Не вовремя! Несправедливо! Какие-то две недели!..

«Судьба у каждого предрешена! Даже количество вздохов, шагов у каждого свое. До миллиметра…» — говорил Владимир Романович. Он был фаталистом.

«Ночники» для советской элиты