– Ну? – не выдержал, наконец, сетрик.

– Что «ну»?

– Вот он, нож!

– А вот оно, мясо!

– Где?

Я молча мотнул головой влево, где из темноты доносился неясный шум, словно кто-то что-то волок. А ещё через несколько мгновений в свете костра появился Асур. Наискосок его спины свисала тушка лани, которую пёс придерживал зубами за шею. Задние копыта добычи волочились по земле, создавая тот самый небольшой шум, который мы услышали. Всё самое вкусное по собачьим меркам – требуха – было уже съедено. Положив свой охотничий трофей между нами, Асур самодовольно рыкнул, гордо прошёл к костру, возлёг подле него и принялся вылизывать несколько запачкавшуюся шерсть.

– Ай да… Ну и… – только и смог вымолвить Кавни. Зи бросилась к бепсу, принялась его гладить и называть различными ласковыми именами, на что Асур порыкивал в очень лицемерном недовольстве: мотающийся из стороны в сторону хвост предательски выдавал его истинные чувства.

Тут же объявили общую побудку. Фигляры с недовольными и уже несколько заспанными физиономиями стали вылезать из фургонов. Однако лишь только человек узнавал, чем вызвана причина неурочного подъёма, его лицо волшебно преображалось. Асур стал героем дня.

На разделку и приготовление мяса ушло больше часа. Часть его отложили на завтрак, вторую пожарили на углях. К этому времени окончательно стемнело. По сторонам виднелись лишь дозорные, скучающие возле соседских костров, да слабо мерцающие факела на башнях городской стены. После сытного ужина бродячие артисты вновь отправились спать по своим фургонам. Кавни пригласил меня в свой, однако я отказался и, завернувшись в плащ, прикорнул тут же, возле костра. Асур, чуть повозившись, притулился к моей спине и тоже задремал.

* * *

Проснулся я от того, что Зи и ещё одна из фиглярок, которую звали Дэ, гремя утварью, принялись хозяйничать возле костра. Было ещё рано. Солнце уже взошло, но плотная пелена облаков не пропускала его лучи к земле. Городские ворота пока оставались запертыми. Тело немного затекло после сна на земле. Кавни и Реди тоже уже поднялись. Сетрик, натянув между повозками на небольшой высоте канат, учил паренька удерживать на нём равновесие.

«А вот ты что-то разленился! Даже обычной зарядки по утрам не делаешь! Надо же быть в форме! А ну, подъём! Утренний комплекс имени Светлого Олина делать начи-най!»  – скомандовал я себе и, сбросив плащ и рубаху, принялся выполнять комплекс упражнений, разработанный мною же для априйских гвардейцев. И тут же обнаружил, что с силовыми упражнениями всё в порядке, а вот с растяжками – не очень: не уделял Семьсот Пятьдесят Пятый этому должного внимания. Пока я кряхтел, растягивая ноги на поперечный шпагат, кто-то подошёл и стал за мной. Асур сидел напротив и, склонив набок голову, с удивлением наблюдал за моими действиями. Я воспользовался его зрением, чтобы, не оборачиваясь, заглянуть себе за спину: сзади меня стоял рыжий экс-привольный.

– Что-то хочешь спросить, Реди? – задал я вопрос, непроизвольно улыбнувшись: уж очень выражение лица юноши походило на то, что выражала и морда сипса. Даже угол наклона головы примерно одинаковый.

– Это… не… то есть, да… – замялся тот. – Ты бы это… Научил бы меня, а? Ну, как ты вчера… Вот бы мне б тако же научиться!

– Ты, наверное, имеешь в виду вчерашнюю беседу с привольными?

– Хе! «Беседу»!.. Вот уж не желал бы я, чтобы кто-нибудь со мною так ещё беседовал!

– А ну-ка, разденься! – скомандовал я, обернувшись к нему. Реди послушно снял курточку.

– Ну что ж, парень ты не из самых хиленьких, – констатировал я, оглядев его крепкий торс, – так что при большом желании может что-то и получится. Только вот знаешь такую пословицу: «Бесплатно только птички поют»?

– Теперь знаю. Только вот того, что у меня в кошельке позвякивает, – горестно вздохнул паренёк, – не то, что в оплату предложить – показать совестно…

– Разве я что-то говорил о деньгах?

– А что тогда? – насторожился Реди.

– Вчера ты показал своё искусство с луком управляться, – сказал я, а затем воспроизвёл его же фразу. – «Вот бы мне б тако же научиться!»

– Не, никак не можно, – он горестно поник головой.

– Это почему же?

– Так ведь как учить-то?.. Меня ж ведь и самого этому никто не учивал, сам всё. Это равно как дышать кого-то учить. Я ведь, когда из лука стреляю, так я его как живого чувствую. И ветер тоже как живой. А стрела, когда летит, так будто бы у неё на острие ещё один мой глаз! Ну как такому другого учить?! Не можно. Это ведь в крови у меня.

– Постой-постой! – зародилась у меня догадка. – А кто ж отец твой?

– Отца моего знавали как Красного Лучника из Суродилы. Однако ж в глаза я его ни разу не видел за все свои семнадцать лет: матушка лишь частенько его добрым словом поминала, да люди байки похвальные сказывали.

– Знал я твоего отца. Было дело, жизнь он мне спас, – припомнил я своё первое появление в Суродиле. – В память о том благородном поступке, пожалуй, возьму его сына в ученики!

– А как это было? – зажглись глаза у Реди. – Расскажи о том приключении!

– Не уместно сейчас. Будет время – может быть и узнаешь. А сейчас – за тренировку! Откладывать незачем.

* * *

Прошло ещё немало времени, прежде чем городская стража соизволила открыть ворота. К этому моменту уже подтянулись обозы из ближайших дрогоутов, и довольно длинная очередь из всевозможных повозок нетерпеливо шумела на дороге. Фиглярские фургоны стояли первыми. Кавни, сунув в огромную лапищу рябого стражника въездную пошлину – по шестаку с повозки – торопливо тронул караван по мощёным крупным булыжником улицам Суродилы.

Вначале потянулись недоброй памяти стюганские кварталы. Вони и грязи, правда, намного меньше, чем мне помнилось: долгие проливные дожди почистили сточную канаву, делящую улицу пополам, вымыли грязь из закоулков.

Здесь, на окраинах, невозможно встретить ни одного одинакового жилища, однако все схожи в одном: неухоженные, построенные кое как и наспех, они производят впечатление готовых рассыпаться только лишь от одного неосторожного прикосновения. Завидев входящие в город обозы, к дороге в надежде на подаяние поспешили многочисленные нищие и калеки: и безрукие, и безногие, и с обезображенными иссечёнными лицами. Собирались они в таком количестве, что местами просто образовывался живой коридор. Фиглярский обоз попрошайки высокомерно пропускали, а к купеческим липли, как мухи на мёд. Десять лет назад такого не было.

Затем всё это безобразие и убожество как отрезало: начались мастеровые слободки. Словно бы начался совсем другой город: стоки забраны в подземные коммуникации, каждый из домов имеет своё «лицо», отражающее ремесло, вкус и достаток его хозяина.

Знати в городе живёт не очень много, а потому элитная часть города располагается на небольшой территории – примерно на полсотни шагов вокруг цитадели, резиденции суродильского лад-лэда. Дома богатых людей, очень изящные, сложенные из блоков песчаника, на фоне массивной гранитной стены замка выглядят совсем крохотными, почти игрушечными. Центральная площадь, выложенная так же, как и мостовая, булыжником, ограничивается замковой стеной, зданием городской управы, храмом Обоих и торговыми рядами, поближе к которым и расположилась бродячая труппа. День ярмарочный, народу на площади снуёт довольно много. Фигляры тут же раскинули на земле дерюжки, обозначающие сцену, и начали представление.

Первое их выступление я просмотрел с начала до конца, и оно на меня не произвело сильного впечатления. И это ещё очень мягко сказано. Правда, очень неплохо жонглировал Кавни, но, как он и говорил, делал это уже не на канате, что, несомненно, уменьшало ценность номера. Очень хорошо пела лирические баллады Зи – у неё оказалось замечательное колоратурное сопрано. При желании можно довести до блеска и номер гимнаста Лимо – «танцора-бесхребетника», как это здесь называлось. Остальные смотрелись очень непрезентабельно. «Чародей» Годо безуспешно пытался удивить публику своими «чудесами», во время которых уличные мальчишки громко выкрикивали комментарии: «Вона-вона, в рукаве у него букетик! А чевой-то ты там за спиной спрятал?! А в столике-то дырка!» Выступление дрессировщика Жиго тоже имело мало успеха. Его обезьянка, одетая в маленький костюмчик, плащ и шляпу, никаких трюков делать не умела, смех вызывало лишь её карикатурное сходство с человеком. Изрыгание огня Нуну, «человеком-драконом», уже после третьего-четвёртого факела не представляло интереса. Скоморохи-шуты У-Ди и А-Ди паясничали и шутили настолько плоско, что вызвали смех только у одного человека – толстущего дебила с текущими по подбородку слюнями. Этот хохотал настолько громко и заливисто, что поневоле стали смеяться и окружающие. Шуты, приняв это за свой успех, довольно кланялись.