Терраса, где они столько раз пили по утрам кофе. Улла, лениво вытянув голые ноги, подставляла их солнцу, а масло плавилось, и джем подсыхал. Слева во дворе молодая яблоня. Они вместе сажали ее и надеялись уже в этом году собрать урожай. Она пышно цвела весной, но плодов так и не принесла. Песочница в глубине сада. Красное ведерко и совок.

Песочница.

А где же велосипед, трехколесный велосипед, он ведь стоял рядом?

Он вскочил и в следующую секунду оказался на террасе. Испуганно оглядел сад, один раз, другой.

— Что ж вы за ней не смотрели? — не сдержавшись, крикнул он. — Расселись тут, драмы разыгрываете, а о ребенке забыли!

Сердце колотилось от страха, когда он мчался по дороге мимо дома Сусанны и Макса и видел, как Сусанна уводила со двора своих близнецов, и когда подбежал к интернату, где возле стены сидели ребята и курили, и когда повернул назад, к дому. Встретив на дороге заплаканную, дрожащую Уллу, он на мгновение остановился, неловко потрепал ее по плечу.

— Я найду ее, не бойся, а ты ступай к матери.

— Она испугалась, — прошептала Улла, ее глаза снова налились слезами. — Она не привыкла к такому крику.

— Да и не дело так кричать, — быстро сказал он, стараясь утешить ее. — Мы больше не будем кричать друг на друга. Не бойся, я найду ее.

И он быстро зашагал по дороге.

— — —

Новые, незнакомые звуки заставили его подняться. И он тотчас подумал, что глупо было валяться здесь. Кто-нибудь мог увидеть, как он лежит, подложив руки под голову, и с дурацким видом пялится на деревья. Он покраснел от стыда. Скорее на велосипед — и домой к ребятам. Как вдруг прямо перед собой он увидел плачущую девочку, которая едва не задела своим трехколесным велосипедом пакет с покупками. Чтобы взять пакет, придется отодвинуть в сторону и велосипед, и малышку, и тогда она наверняка расплачется еще громче.

Он попытался сделать вид, будто не замечает ее, в глубине души надеясь, что вот сейчас кто-нибудь появится и заберет ее отсюда, но дорога от поворота до поворота зияла пустотой. Девочка плакала навзрыд, громко всхлипывая. Она словно нашла какой-то удобный для себя ритм и собиралась плакать еще очень долго.

Может, она поранилась?

Он не знал, как плачут маленькие дети, когда им плохо, вообще ничего о маленьких детях не знал. Но, если она и поранилась, разве его это касается? Он быстро оглядел плачущую девочку, со страхом ожидая найти ужасную кровавую рану — опять-таки неизвестно, что тогда делать, — и с облегчением убедился, что никаких, по крайней мере видимых, повреждений у нее нет. И от этого разозлился еще больше: чего ж она тогда ревет?

— Перестань реветь! — сказал он, и, к удивлению, она перестала.

Он вытащил сигарету, сунул ее в рот и чиркнул спичкой, а девочка, пока он прикуривал, доверчиво шагнула к нему, надула свои и без того круглые щечки, вытянула шею и дунула. Пламя дрогнуло, но не погасло. Девочка снова набрала воздуха и опять дунула изо всех сил. На сей раз ей удалось погасить спичку секундой раньше, чем пламя обожгло ему пальцы.

— Отлично, — сказал он, а девочка кивнула и заулыбалась; на ее пухлой щечке появилась круглая ямочка. Потом она подошла ближе и уселась в своем клетчатом комбинезоне, вытянув маленькие ножки рядом с его длинными ногами в голубых вытертых джинсах. Он чуть отстранился, и девочка доверчиво придвинулась к нему.

Дурачье эта малышня, подумал он и ощутил, что снова напрягся всем телом, боясь шевельнуться, как раньше, когда за ним наблюдала белка. Ну и дурачье!

От непривычной близости и безграничной доверчивости ребенка Тони так измучился, что ему необходимо было разрядиться, хоть что-нибудь сделать. Он не глядя протянул руку и осторожно сорвал одуванчик.

— На вот, дунь.

Девочка дунула, легкие пушинки разлетелись в разные стороны, она засмеялась.

— Еще.

Он сорвал еще один одуванчик, и она снова дунула.

— Здорово?

— Еще.

Он рвал и рвал одуванчики, а девочка неутомимо сдувала с них пушинки, пока вдруг игра не наскучила ей. Лицо ее снова сморщилось.

— Лена... домой... сейчас...

— Домой, — повторил он и внезапно догадался, чья это девочка, и понял, что не сможет оставить ее здесь, так далеко от дома. Слишком она мала, чтобы оставлять ее одну, придется уж взять с собой. Рискуя нарваться на кого-нибудь из своих, а им вряд ли понравится, что он выступает в роли няньки при Аннерсовой дочке. Ребенок не казался ему теперь трогательным и милым, и он жалел, что не поехал прямо домой: тогда бы ничего не произошло. Но хочешь не хочешь, пора трогаться в путь, а то вдруг Клэсу понадобятся сигареты, и он пошлет кого-нибудь узнать, куда это подевался его посланец. Ну и идиот же он, что не поехал сразу домой. Резким движением Тони смял сигарету и встал.

— Ну, пошли, — грубо сказал он.

— Лена домой, — повторила девочка, не трогаясь с места.

— Конечно, домой, черт бы тебя побрал!

Видно, сурово он это сказал, потому что девочка опять заплакала.

Он нетерпеливо переминался с ноги на ногу.

— Ну, пойдем же, черт возьми!

— Лена хочет домой, — плакала девочка.

Что же делать? Оставить ее здесь, а самому съездить к Аннерсу и предупредить, где она? Но ведь она может попасть под машину или забредет куда-нибудь к черту на кулички, пока ее отыщут. Да и вообще, не хотелось ему заходить в этот дом, нечего там делать, а то еще увидит кто-нибудь. И правда, ему-то что? Не его это дело, не его ребенок. И не лучше ли просто сесть на велосипед и спокойно поехать домой, что он, рехнулся, что ли? Клэс бы так и сделал и глазом не моргнул. И Микаэль, и другие тоже.

Ну почему всегда я? — раздраженно подумал он. Почему со мной всегда происходят такие истории?

Он смотрел на девочку так же беспомощно, как и она на него.

— Да, дрянь дело, — сказал он. — И зачем ты только сода притащилась?

Видимо, на этот раз тон его был помягче, потому что девочка вдруг перестала плакать, подошла к нему, взяла за руку и требовательно посмотрела прямо в глаза.

— Лена домой, — сказала она и кивнула.

Неизъяснимая нежность пронзила его, и он невольно улыбнулся.

— Тогда порядок, — сказал он с облегчением, укладывая пакет на багажник. — Садимся каждый на свой велосипед и едем домой.

Но не так-то все было просто: дорога к дому шла круто в гору, и ей самой на велосипеде наверх не взобраться. Да она ни малейшего интереса к своей машине и не выказывала. Одной рукой придерживая руль, другой он подтащил ее велосипед к себе и хотел усадить на него девочку, но она энергично затрясла головой, точно знать ничего не желала.

— Так как же тогда? — Он с отчаянием посмотрел на серую ленту дороги, отлого поднимавшейся к повороту. Последний участок пути до дома был еще круче.

— Велосипед, — сказала девочка.

— Но ты же не хочешь ехать.

Тогда она, запрыгав на месте, подняла вверх руки, и до него наконец дошло, что ей хочется на большой велосипед.

Он поднял девочку, поддерживая одной рукой за круглый животик, а другой — за маленькую попку, замер на секунду, неловко прижимая ребенка к себе и подпирая бедром велосипед. С каким-то удивительным чувством он держал в неуклюжих руках маленькое, теплое тельце и вдруг всем сердцем ощутил отчаянное, необъяснимое и вместе с тем давно знакомое желание обнять живое существо, крепко-крепко кого-нибудь обнять. Он осторожно посадил девочку на седло и улыбнулся ей.

Она повернула к нему сияющее личико и, пискнув от удовольствия, крепко схватилась за раму.

— Лена едет, — довольно сообщила она, напрочь забыв о своем трехколесном велосипеде.

— Ну вот, а работать мне приходится, — сказал он и потащил велосипед в гору.

Она совсем ничего не весит, с удивлением подумал он. И чуть погодя: такая пигалица.

Осторожно поддерживая ее одной рукой, чтобы она не соскользнула с седла, он тщательно объезжал неровные места.