Все произведения Житкова для детей полны большим и серьезным нравственным содержанием, воспитывают в читателе чувство долга и ответственности, благородство характера. Житков учит своего читателя уверенно держаться на ногах в жизни, учит его находчивости и инициативному отношению к окружающему, учит его честно и самостоятельно думать.

И эти свойства «Морских историй» Житкова характерны и для всех его остальных произведений. «Детям нужны такие страницы, — писал он в докладе о том, каким должен быть детский календарь, — которые дали бы сильный толчок их мысли… Это вехи научной мысли… данные ярким фактом, который встревожит мысль и зажжет волю, желание броситься, ввязаться в эту борьбу, искать оружие в знании, в технике, в искусстве».

В этих мыслях Житкова лежит ключ к пониманию характера созданных им научно-технических книг для детей.

Уже «Морские истории» характеризовались таким точным знанием морской техники, что читателю сразу же становилось ясно, что они написаны подлинным знатоком и специалистом. Возьмите, для примера, историческую повесть «Черные паруса» — рассказ о приключениях запорожского казака, который попал в плен к туркам, был продан в Константинополе в рабы, был куплен венецианским капитаном, попал на корабль в качестве раба-гребца, был прикован к скамье цепью, участвовал в восстании шиурмы (каторжной команды галеры) и возвратился в конце концов на родину. По точности знания корабля, истории корабельного быта XVII века, по характерным деталям описания кажется, что это произведение написано ученым-историком, блестящим знатоком истории флота и быта XVII века.

А прочтите его рассказы про животных. Там вас поразит такое же знание, как будто пишет специалист-зоолог с большим практическим опытом.

И в самом деле, как мы знаем, Житков именно и был во всех этих областях настоящим специалистом.

Вот почему, создавая подлинно художественные произведения для детей, Житков создал одновременно и образцы познавательно-содержательных книг, создал самобытный тип научно-технической книжки для детей.

Житков написал целый ряд таких книг: «Чудаки», «Микроруки», «Телеграмма», «Пароход», «Паровоз», «Свет без огня», «Гривенник», «Про эту книгу», «Каменная печать» и др.

Житков не признает знаний без активного их использования. Не случайно рядом со своими техническими книгами он создал ряд книжек-самоделок («Буер», «Как сделать индийское судно», «Кино в коробке. Стробоскоп. С рисунками автора» и др.), в которых не столько рассказывает, сколько показывает читателю, как делать эти самоделки.

«Что это за детский писатель, — сказал он однажды, — если он даже гвоздя в стенку вбить не умеет!»

И действительно, Житков любит труд, работа для него — это прежде всего талантливое искусство. Вот почему он так замечательно пишет о выдумке, изобретении, об умелых мастерах. Кажется, что он уже не рассказывает, а передает при помощи речи какие-то самые важные движения мастера, так что фраза вдруг приобретает какой-то ритм живой работы. Вот, для примера, отрывок из его рассказа об очаковском плотнике Антоне:

«Зло работает. Поглядеть — так зря дерево крошит. А он и разу-то одного зря не ударит. И всё без поправки. Отпилил, обрезал, ткнул на место — и как прилипло.

Гвоздь ли вбить — одним ударом. Приставил к месту, стукнул обухом топора — и утонул гвоздь в дерево по самую шляпку. Как в масло ушел. И тут уж с ним не говори, с руки не сбивай.

Доску только в руку взял — он уж ей цену знает. Какую отшвырнул, эта уж, знай, не обогнется по борту — лопнет. И пробовать нечего. А уж какую в дело взял — значит, надежная доска. Обогнул, обвел по борту, и туго, пружинисто легла доска. Растет шаланда, и вот стала вся белая, стройная. Как говорит. Как живая».

Он так увлекательно говорит о технике, что читатель все время чувствует неодолимое желание мускульной поверки всех этих работ на месте.

«Однажды, — рассказывает один из друзей Житкова, писатель К.А. Федин, — для одного рассказа мне понадобилось получше узнать, как делаются бочки. На лестнице Дома книги мне встретился Борис Степанович. Он спросил, что я делаю, и я сказал ему насчет бочек.

–  Не помню сейчас книжек о бондарном деле, но когда-то сам был знаком с ним, — сказал он. — Вот послушай.

Мы отошли в сторонку, и тут же, на площадке лестницы, я узнал подробности о заготовке клепки, обручей, обо всех инструментах бочара, обо всех трудностях, опасностях, болезнях и обо всем восторге бочоночного производства. Житков говорил с таким увлечением и так наглядно объяснял набивку обручей на клепку, что я почувствовал себя перенесенным в бондарную мастерскую, слышал стук и гул работы, вдыхал аромат дубовой стружки и готов был взяться за горбатик, чтобы немножко построгать вместе с замечательным бондарем — Житковым».

Житков умеет так рассказать малышу о машине и работе, что тот будет от одной силы рассказа читать книжку как самые увлекательные повести о приключениях.

И в самом деле, до чего точно и ясно в произведениях Житкова рассказано о сложных и трудных для объяснения вещах! Читает читатель книгу Житкова о паровозе и удивляется, до чего все оказывается простым. А когда в конце книжки узнаёт, что сельский поп попробовал сам поездить на паровозе и чуть не загубил и себя и машину, тогда только он начинает понимать великое искусство Житкова — гениального популяризатора — представить ясно и наглядно сложные явления техники.

Очень характерно, что Житков считал этот эпизод с попом в книжке лишним. Он всегда был противником ввода всякой «беллетризации» в научно-технические книги.

«Я помню, — писал он, — в детстве мне подарили коробочку с оловянными солдатиками. Коробочка была лубяная, на крышке цветная этикетка. В коробку эту мать всыпала потом четверку чая. Но солдатиков я нашел там всего пять штук. Остальное были стружки, мелкие и кудрявые. Остальное, значит, была тара. Дали большую тару, мало было товару».

Изложение в научно-технической книжке должно быть прежде всего точным и непосредственно относящимся к делу. Вот почему Житков считал ненужным в книжке о полиграфическом производстве рассказывать ни о Гутенберге, ни о папирусах. То, что прямо не необходимо, есть тара.

Для достижения этой точности, считал Житков, необходима специальная квалификация автора. Он требовал от популяризатора того глаза и отношения к делу, которые бывают только у людей, кровно с этим делом связанных.

Наконец, он требовал такого способа подачи ребенку технических сведений, который давал бы ребенку ключ к проблематике науки, делал бы героем книги движение научной мысли.

«Маленький читатель, — писал Житков в статье «О «производственной книге», —  непременно хочет, чтобы это новое, про которое вы рассказываете, его волновало. Волнуют же этого маленького читателя большие вещи, большие следствия… И если на такие следствия претендуют микроскопические причины, которых и в руки не возьмешь и глазом не увидишь, то будьте спокойны за внимание читателя: он, взволнованный, пристально будет вглядываться в эти грозные микроскопические мелочи.

…Я знаю по опыту, с каким напряжением слушают ребята школьного возраста спор двух научных теорий, с каким жаром передают товарищам, до чего дошла точность исследования. И именно перипетии научной мысли, провалы и удачи гениальных исследователей — вот что должно «драматизовать» производственную книгу.

А сколько в истории науки этих трагических провалов! Борьба и трагедия, победа и торжество нового пути, что открылся в проломе вековой стены, подымут то чувство, которое всего дороже: желание сейчас же ввязаться в эту борьбу и, если спор не кончен, стать сейчас же на ту сторону, за которой ему мерещится правда.

И о чем бы вы ни писали, вы не можете считать свою задачу выполненной до конца, если не оставили в читателе этого чувства. Если он дочитал вашу книгу до конца, внимательно дочитал и отложил ее с благодарностью, записав на приход полученные сведения, — нет! —  вы не сделали главного. Вы не возбудили желания, страсти поскорее взяться, сейчас же разворачивать стену, чтоб вдруг брызнул свет хоть сквозь самую маленькую брешь. Я убежден, что геометрию Лобачевского можно изложить так, что ребята лет тринадцати-двенадцати поймут, что означало это неведение логического баланса Эвклидовой геометрии. Я нисколько не сомневаюсь, что к самым радикальным вопросам, вплоть до Эйнштейновой теории, можно в упор подвести ребят, — и хорошо, если у них от этого закружится голова.