Этот тон серьезного уважения, с которым говорил Юнгмейстер с гимназистом Житковым, не случаен. Юнгмейстер его действительно уважал и высоко ценил.

Через несколько лет после поступления Житкова в гимназию окружающие не могли не почувствовать, что маленький Житков на их глазах формируется в незаурядную, самобытную человеческую личность, с независимыми суждениями, с широкими серьезными интересами и с большим характером.

Всякое дело интересовало Бориса Житкова. Он стремился овладеть всяким знанием, стремился делать все сам, во всем быть мастером. Он обладал способностью легко ориентироваться в новой работе, какой-то умелостью удачника, который верит в свое чутье, в свою интуицию, в свою смекалку и находчивость.

Плавая — он становился лучшим пловцом, стреляя из винтовки — он достигал искусства бить пулей перепелов влет, попадая на кухню — он становился замечательным кулинаром, занявшись огородничеством — он через некоторое время становился удачливым агрономом, заинтересовавшись цирковым искусством — он умел добиться крупных успехов в жонглировании и акробатике.

Всякая работа в его руках становилась искусством. Вот, например, в последних классах гимназии он увлекся фотографией и через некоторое время стал делать чудеса своим фотоаппаратом. Один из его снимков получил даже премию на конкурсе в столице. Через несколько лет познакомили в Петербурге Бориса с одним человеком. «Как же! — сказал он. — Вы тот самый, известный Житков! — Как известный? — Ну да, знаменитый одесский фотограф!» Он был убежден, что Житков — профессионал, премированный на конкурсе.

Борис Житков не преуспевал в гимназических науках и в то же время интересовался науками — в более глубоком смысле: изучал астрономию и отлично знал звездное небо, увлекался метеорологией, знал все новые конструкции пароходов и парусников, умел управляться с судном в море — и не только в спокойную, но и в бурную погоду; серьезно занимался живописью, целые часы посвящал скрипке, и, работая над своей техникой, он уже в гимназические годы играл с матерью сложные вещи композиторов-классиков: Моцарта, Генделя, Баха; читал литературу по самым разным вопросам знания; наконец, самостоятельно думал над социальными проблемами.

Его дружеские связи оказали влияние и на формирование его социальных симпатий. Вчерашние его приятели — портовые мальчишки — росли вместе с ним и становились взрослыми его друзьями — молодыми матросами. Выращенные в семьях портового пролетариата, они остро чувствовали тягость экономического угнетения и социального неравенства. Борис Житков наблюдал зарождение у них сознательного протеста против режима эксплуатации и, разделяя их чувства и настроения, углублял эти политические тенденции чтением литературы по социологии.

Именно благодаря разносторонней своей осведомленности Житков уже в старших классах гимназии сформировался в человека, с которым взрослый мог говорить серьезно о физике, математике, географии, литературе, астрономии, мореходстве, истории, морали, политике, искусстве и т. п. и находить его суждения и самостоятельными и интересными.

Эта разносторонность Житкова, это его постоянное стремление узнавать жизнь все шире и глубже родили в нем и жажду путешествий.

Уже в гимназические годы начинаются большие путешествия Житкова. Он ездил несколько раз на каникулы к своим друзьям в Омск, прошел Черноморское побережье от Батуми до Одессы, встречался и знакомился с разными людьми.

Во время своих скитаний он сильно загорал; насквозь прочерневшая физиономия его часто побуждала людей принимать его за прирожденного кавказца. Его даже однажды на Кавказе упрекали, что он скрывает свою национальность и выдает себя за русского. Вообще у него часто был совершенно нерусский вид. Если он надевал красную феску с кисточкой, он имел вид самого заправского турка. Многие принимали его также за француза.

Все стремясь узнать лично, обо всем желая иметь свое, проверенное конкретно мнение, Житков уже в гимназические годы думал и о своем будущем призвании. С одной стороны — скрипка, с другой — наука. Консерватория или университет? Быть может, мореходство? Он понимал, что для скрипки у него нет ни исключительного дарования, ни возможности бросить все другое. Он не мог, однако, отказаться совсем от дороги искусства, и впоследствии, став исследователем, экспериментатором, изобретателем, он в то же время много думал о природе искусства, не оставлял скрипку и много рисовал.

Замечательно владея с детства искусством увлекательного рассказа, он еще в гимназические годы выработал свой своеобразный деловой, лаконический слог.

Он писал сразу, с незначительными помарками. Он приучил себя и думать сразу, окончательно, набело. Этим объясняется, что он и говорил всегда точно, не поправляясь, выработав в себе совершенно особую дисциплину мысли.

Житков охотно и много рассказывал, целые часы, но ощущение сжатости его речи вас ни на минуту не покидало. Он всегда говорил быстро, резко, брови его сдвигались, морщины собирались на переносицу, лицо заострялось, глаза смотрели сердито, — боже мой, какой умный злюка! Но вдруг, сразу, он улыбался доброй, дружеской улыбкой, исполненной некоторого веселого лукавства.

В 1900 году Борис Житков окончил гимназию. Ехать в Петербург или в Москву в университет он не хотел, ибо не представлял себе жизни не у южного моря. Впоследствии, попав в Петербург, он говорил, что здесь, на севере, «я как будто не воздухом дышу, а в меня пихают какую-то вату».

Он хотел идти во флот. Отец желал видеть его математиком. Исполняя желание отца, он поступил в Одессе в Новороссийский университет, на физико-математический факультет. Через год он оставил математическое отделение и перешел на естественное, снова на первый курс.

Вскоре после поступления в университет он нанял комнату и поселился отдельно от семьи. Жил он в своей комнате с собакой Плишкой, с волчонком и с кошкой Паскудой (он рассказал впоследствии об этой своей жизни в книге «Про волка», только кошка у него названа в рассказе не Паскудой, а Манефой).

В университете Житков с увлечением занимался науками.

На старших курсах он уж вырос в настоящего исследователя, способного к самостоятельной научной работе. Профессор химии предложил ему остаться при кафедре. Житков с увлечением занимался и ботаникой. Поставленные им научные опыты побудили профессора ботаники также предложить ему остаться при университете.

Занимаясь усердно в университете, Житков в то же время продолжал серьезно играть на скрипке. Изучал метеорологию, интересовался парусниками и яхтами, увлекался танцами, заинтересовался балетом и через некоторое время уже ставил в Народном доме, под руководством впоследствии знаменитого танцовщика и балетмейстера Нижинского, балеты в операх «Фауст» Гуно и «Жизнь за царя» Глинки, дрессировал животных и изучал еще десятки разных дисциплин и ремесел.

В каждое дело, в каждую работу он приходил как изобретатель, желая достичь такой степени уменья, чтоб делать дело возможно лучше, по-своему, исправляя самую технику работы. Вот почему он всегда придумывал какое-то свое усовершенствование инструментов, свои приемы работы, свою сноровку.

В этом разнообразии занятий Житкова не было разбросанности: все они объединены вокруг основных его интересов, проходящих через всю его жизнь: искусство, наука, мореходство. Именно эти основные его интересы и заставляли его изучать всё новые отрасли труда, заставляли его иногда «по дороге» узнавать самые разные профессии. Но и искусство, и наука, и мореходство также не были для Житкова самоцелью. Во всякой работе он стремился найти какой-то ее секрет, позволяющий постигнуть ее как особое проявление одаренности человека, во всякой работе он искал ключ к скрытому в ней выражению гения человеческой личности. Подлинной темой разнообразных занятий Житкова был практический интерес к существу человеческой гениальности, к человеку как творческому началу в мире. Вот почему всякая работа для него была средством к более полному раскрытию своей собственной личности, вот почему из своих профессий он всегда выносил не только новые знания, но и новое душевное качество.