Как же мне их всех не хватало.

Крепость жила своей возмутительно обыденной жизнью. Работала котельная. Работала миностанция за старым донжоном. Работал телеграф и обменивался сообщениями с радиоточкой на том берегу озера.

Только Тиара ушла и не смотрела на меня.

Я валялась на кровати в комнате для жриц и листала грошевые журналы. На более сложное чтение меня уже не хватало. Лир притащил мне два ящика этой гадости. Дешевые журнальчики с яркой обложкой и двадцатью-тридцатью мягкими страницами с пачкающимися чернилами. Приключения для мальчиков: невиданные земли, тёмные тайны, крутые рыцари. Приключения для мальчиков: крутые рыцари, тёмные тайны, невиданные земли. Чувства всех сортов. Чудовищные волшебники. Чудовищная нелюдь. Ужасные забытые аспекты богов.

На одном номере приключений мастера-рыцаря Кесаны была изображена она сама в объятьях какого-то ужасного белобрысого угробища в чёрных доспехах. Морда угробища была круглой, отуловатой и заросшей чёрной щетиной. Кесана, задрав стройную ножку в разорванных штанах, томно прикрывала лицо руой, чтобы не смотреть на угробище.

Изучение аннотации и текста показало, что угробище на самом деле являлось Первым и я не знала, что больше оскорбляет мои орденские чувства, эта картинка или факт. что она продавалась за пять птичек тиражом в десять тысяч экземпляров.

Мне было плохо.

Даже если орденцы поняли, что именно случилось, вида не подавали. На Станции-то вообще и не подозревали о нашей драме.

Рахаил, старый мудрый Рахаил договорился со станционными учительницами и отправил Камалин им в помощь, когда пришло время возвращать детей по домам. Моя девчонка, когда я видела ей в последний раз садящейся в снегоход, выглядела подавленной. Мне было её немного жаль, но лишь самую малую капельку. Я предупреждала её, что входить в святилище категорически запрещено. Я, дочь Тиары, запретила ей туда входить. Она нарушила мой запрет. Это, безусловно, страшный проступок. Девчонка поставила крест на своей карьере. Я с первым же поездом отправлю послание в совет обители. Те будут только рады поводу.

Объяснять ещё раз на пальцах, в чём она накосячила, было лень.

Признаваться себе, что никуда и никому я не напишу, разве что матушке Играс, было страшно. Какое же я бесхребетное говно, а…

И ведь только-только всё начало исправляться. Мы вроде даже подружились. Так почему всё пошло не так? Почему нет силы взять время и отмотать его назад и всё исправить?

На меня накатила страшная апатия. Хотя Тиара учила стоять до конца и ценила в людях веру и стойкость в своих убеждениях, время от времени я думала… нет, даже не думала. Я просто осознавала, что я, наверное последняя, кто слышал её голос на всём белом свете. Это не было чем-то, чем я могла гордиться. Наоборот, это осознание приводило меня в отчаяние. С миром что-то очень не так, если Солнечная Танцовщица не желает его слышать. Из-за этого снова и снова приходится задумываться, действительно ли люди так нужны богам, или это лишь самообман.

А я не хотела задумываться, что есть боги, что есть люди, зачем между ними вообще есть какие-то отношения. Это грозило погрузить меня в пучину отчаяния, безысходности и осознания, что все эти тупые ритуалы, договоры — всё это выдумка, и что, возможно, мы не нужны даже Великому Мудрому.

Возможно, его вовсе нет.

Мне было просто плохо. Я вспоминала мать-настоятельницу, и видела её руку в случившемся. Это она виновата. Это она настроила Камалин против меня. Я лгунья. Я не сестра. Тиара говорит лишь с избранными, и эти избранные — в совете старших сестёр. А все остальные — шарлатаны и лжецы.

Ну а что, отличная система. Всем хороша, кроме того, что Тиаре наплевать на эти выкладки и ранги.

Осознание, что в глазах сестринства я — мошенница, и теперь, когда всё рухнуло, никогда не докажу обратного, добавляло сладостную каплю обиды в мою пучину безысходности.

Я начала пить. Осознав, что я потребляю вина больше, чем надо было бы, я оттащила храмовое вино на склад, опечатала, и начала предаваться горю на трезвую голову.

На трезвую горевать не получалось. Во-первых, я страшно обиделась на богию. Нежная какая! Одна глупая девчонка полапала старую деревяшку, и всё, мы обиделись! Плевать на меня, плевать на всех этих людей, Первая Дочь обиделась!

Тьфу.

Нельзя так о богине. Без Тиары Извечный Огонь давно бы потух, а мы все замёрзли в объятиях тех, что скрываются во тьме.

И Камалин винить тоже не получалось. Я злилась на чёртову дурёху, но понимала, что я не должна её винить. То, что она сделала, ужасно. Но голос в моей голове… мне было страшно и я отказывалась говорить это себе. Камалин осквернила святилище, а не меня. Меня осквернила я сама гневом и злобой.

И от этого мне никуда не деться.

Ферах был в крепости, но на глаза мне не попадался, хотя я уже забыла о нём. Подумаешь, призрак прошлого. Какое он имеет значение, когда случилось такое? Рыцарь держался от меня на расстоянии, какое только возможно в небольшой крепости. В столовой он садился в противоположном конце зала а на возобновившиеся службы он вообще не приходил.

Не могу сказать, что меня это беспокоило. В письме брату я два раза написала, что хотела бы его убить и скинуть труп в Океан. Потом я спрятала эти письма под матрацем и не стала класть их в ящик для писем около кабинета Рахаила. Нет, я не простила и не могла простить ту старую историю, сколько бы раз он не раскаивался. Но и злиться не могла. Рахаил уверял меня, что ничего не говорил Фераху обо мне, и тот узнал о том, с кем именно служит, лишь в ту ночь.

Что ж, для нас обоих то был час чудных открытий.

Я лежала на лавке и разглядывала потолок. После ухода Тиары алтарь словно пожух, постарел, покрылся налётом времени. В общем, стал тем, чем являлся на самом деле — старой клетушкой со старой деревяшкой, часть старого храма в старой обшарпанной крепости. Потолок клетушки срочно требовал побелки. Я решила заняться этим завтра с утра, а пока можно и полежать.

… Ненавидеть Фераха я тоже не могла. Его раскаяние в содеянном было искренним, и он на самом деле считал себя плохим человеком. А после того, как правда раскрылась, как сказал Лир, он начал пить и пару раз жаловался, что он злоупотреблял дружбой моего брата и что его следовало всё-таки повесить. Фераха, не брата. Мой брат, мой милый Кадм был святым человеком. Как и мои мальчики. Хорошо, что никто из них не знает, что сейчас происходит. Они бы волновались и жалели меня, а я не хотела жалости.

… Лир рассказывал, что намедни, ответ на нытьё Фера, кто-то из присутствующих в столовой назвал его нытиком, от чего случилась поножовщина. Очень, очень злой Рахаил набил обоим морды и запер на двое суток в карцере. А на винный погреб повесил замок и объявил наступление эпохи трезвости. Мол, крутитесь как знаете, а весной он нас всех посадит на поезд и поедем мы все нахрен.

… Хорошо, что Рахаил никому не рассказал, что именно случилось между нами с Фером. Это моя тайна.

Пару бутылок хериша я заныкала под кроватью. Хорошо, что одну догадалась утащить в храмовый чулан. Плохо, что вторую отдала Лиру, которому было очень надо. Через пять минут после передачи бутылки ко мне явился Рахаил и лично обыскал всю комнату, включая все мои тайники и бельевой ящик.

— Если я увижу тебя пьяной, Ма, я прикую тебя к своему столу и будешь сидеть там до лета, — предупредил он.

Вторую бутылку я пустила на чистку бронзовых светильников. Они как-то враз потускнели. Хотя после чистки на мой взгляд лучше не стало. Разруха, поселившаяся в святилище, словно пожирала всё новое, что я пыталась в него поместить.

Скрипнула дверь.

Я подняла голову, увидела знакомое тупое лицо под прямой чёлкой и запустила в лицо бутылку. Кама, к её чести, почти увернулась. Бутылка легонько задела её чугунный лоб и улетела в храм.

— Пошла вон, — велела я, поняв, что убийство не удалось.

— Я отправила телеграмму о вашем поведении в совет! — мда, я ей повредила мозг, по-ходу.