Слухи. Угандийцы натягивают снаружи какие-то проволоки. Что это значит? По одной версии, это для подслушивания наших разговоров. По другой - все пространство вокруг здания подготовляют для размещения взрывчатки.
Приходит угандийский солдат: "Мы натянули проволоку, чтобы вы могли сушить белье. Каждая женщина может постирать в туалете, а потом повесить белье сушиться".
Какое облегчение! Не мины, не подслушки, а просто стирка!
"Капитан" улыбнулся мне. Я набралась смелости и подошла к нему. Он был в спокойном настроении. Я спросила о нашем багаже.
Он объяснил, что они собирались отдать его нам, но чемоданы находятся в самолете, в специальных контейнерах, а в Энтеббе нет приспособлений для их разгрузки. Он разговаривал со мной очень естественно. Я подумала: "Прекратить этот разговор? Отойти?" Что-то в нем побудило меня продолжать: "Как вы можете держать нас в таких условиях - без матрасов, без одеял, в такой тесноте?" Он вытащил бумагу и карандаш и записал мои просьбы: матрасы, одеяла, мыло, стиральный порошок, чистка туалетов. Обещал позаботиться об этом. Но здесь он уже не командир. Тут командуют арабы, а он был только солдат, исполняющий приказы.
Этот человек возбудил мой интерес. Он был для меня загадкой. Я могла еще понять палестинцев. Но он был немец, производил впечатление образованного, интеллигентного человека. Я спросила: "Почему вы здесь?" Он заколебался на минуту, потом начал подробно отвечать. Он верит в права палестинского народа. Они несчастные люди, без родины. Он не может оставаться равнодушным к их судьбе. Он должен им помогать. Поэтому он здесь и готов делать все для этого несчастного народа.
Я сказала: "Предположим, что вам, вашему "Фронту" и прочим врагам Израиля в арабских странах и других местах удастся, Боже сохрани, разрушить Израиль, и уцелевшие евреи опять рассеются по всему миру. Что вы будете делать? Похищать самолеты, чтобы помочь еврейскому народу вернуться в свое отечество? Или вы делаете это только для палестинцев?" Он сказал: "Я согласен, что вы должны иметь свое государство". Я спросила: "Вы за существование Израиля?" Он ответил: "Да, разумеется. Но либо палестинское государство должно существовать рядом с вашим, либо вы должны жить вместе, в одном государстве". Я сказала: "Это идет вразрез с идеями тех людей, которым вы служите и для которых рискуете жизнью. Они не признают права Израиля на существование". Он ответил: "Я не отвечаю за весь "Фронт". У меня свои собственные взгляды. Вы когда-нибудь видели лагеря палестинских беженцев? Вы когда-нибудь видели, как живут в них люди? Вы видели их детей?" - "В конце концов, - сказала я ему, - ближневосточная проблема будет решена. Война не может продолжаться вечно. Что вы будете делать тогда? Куда направитесь?"
Он был почти оскорблен. "Я немец. Я люблю свою страну. Не такую, как сейчас. Я хочу другой Германии. Я живу в подполье, в постоянной борьбе. Немецкая полиция ищет меня. Я знаю, что в конце концов меня
убьют или посадят в тюрьму на долгий срок. У меня такое чувство, что это произойдет очень скоро... мое время уже кончается".
Я сказала: "Вы растратили себя понапрасну, молодой человек. Если бы вы изучали что-нибудь полезное, вы с вашим умом могли бы служить человечеству куда лучше, чем похищая самолеты. Вы растрачиваете свои силы впустую".
Он ответил: "Я много учился, хотя и молод". "Может быть, - ответила я. - Но вы себя растрачиваете и не применяете свои знания как должно". Он помолчал. Я сказала: "Скажите мне правду. Как вы себя чувствуете, стоя здесь со взведенным автоматом перед женщинами и детьми? Если вы хотите бороться с нами - у нас есть солдаты. Почему вы не сражаетесь с нашими солдатами?" Он опустил глаза. "Поверьте мне, я себя чувствую очень нехорошо..."
Все эти годы я не могла постичь Катастрофы. Год за годом я читала об этом книги, смотрела фильмы, слышала показания очевидцев - и не понимала. Почему евреи так покорно шли в газовые камеры? Почему они вели себя, как овцы на бойне, когда им уже нечего было терять? Мне нужен был этот кошмар в Энтеббе, чтобы все это понять, и теперь, только теперь я поняла. Легко обманывать людей, когда они так хотят жить. Евреи не знали, что им уготовано, и верили в эту ложь о трудовых лагерях, о бане, через которую надо пройти. Нас тоже было легко обмануть. Немка - это дикий зверь, омерзительная как человек и как женщина. Но она менее опасна, потому что сразу ясно, что она такое:
на ней нет никакой маски. Мне бы и в голову не пришло разговаривать с ней. Она - откровенный враг. Но у немца были такие приятные манеры. Это был скрытый враг, искушавший свои жертвы, желая заставить их поверить в его добрые намерения. Спокойный, приятный, любезный! После разговора с ним я обвиняла себя: "Ты ему поверила! Он сумел тебя обмануть!"
Если бы он приказал нам идти туда, где с автоматами наготове нас ждали бы его коллеги, мы бы пошли. Потому что он умел улыбаться и притворяться. Он не упускал возможности сказать нам: "Вам не о чем беспокоиться. Все в порядке. С вами ничего не случится. Не бойтесь. Ваше правительство согласится на обмен, и вы поедете домой".
Мы так хотели верить, что он не похож на других, лучше и гуманнее их что мы верили ему. Это так легко - поверить!.. Если бы у нашей истории был другой конец, этого "хорошего немца" не пришлось бы заставлять стрелять. Он стрелял бы в нас и наших детей или взорвал нас гранатами и взрывчаткой - он сделал бы это сам. Я впервые поняла Катастрофу...""
Узи Давидсон тоже делал заметки:
"В последнюю ночь нашего плена я читал о Черчилле-и вдруг услышал снаружи выстрелы - два, три, потом еще один. Я поднял голову и увидел, что похитители вскочили со своих мест. Мы находились в конце зала. Я понятия не имел, что происходит. Я подумал, что кто-нибудь из угандийцев случайно выстрелил, и испугался, что из-за этого возникнут неприятности.
Через несколько секунд вся наша семья поползла к туалету. Там была стена, за которой мы могли спрятаться. Мне казалось, что там безопаснее. Не знаю, сколько времени мы там пролежали. Наверное, несколько минут. Казалось, что это были годы.
