В середине ночи генеральный штаб, члены специальной комиссии и старшие офицеры армии перешли в резиденцию премьер-министра Израиля - бывшие бараки, крытые красной черепицей, затерянные в тель-авивской путанице военных и министерских зданий. Их встретил пунктуальный, как всегда, лидер оппозиции Менахем Бегин, которого вызвал Рабин. Несмотря на жару, Бегин, как всегда, был в костюме и при галстуке.

- Коль ха-кавод! (Молодцы!) - Бегин обнял премьер-министра.

- Выпьем? - Гур протянул Бенину бутылку виски.

- Чаю. - Бегин распустил галстук. Это была его уступка. По старомодному учтивый, умеренный во всем, тщательно и щеголевато одетый, он словно хотел, чтобы люди забыли о его репутации террориста, которого в свое время англичане хотели вздернуть на виселицу. Он все еще продолжал переживать время Сопротивления, вновь и вновь, час за часом; он все еще был командиром Эцеля, хотя уже 30 лет прошло с того "Черного воскресенья", когда англичане и еврейские умеренные двинулись против него.

- Значит, чаю? - сказал Гур, протягивая стакан с жидкостью чайного цвета.

Бегин отпил маленький глоток, сделал гримасу, потом усмехнулся:

- Ваше здоровье. - Он проглотил неразбавленный виски. - Сегодня я делаю исключение.

Казалось, Герцль и Вейцман одобрительно подмигивают со стен.

- Вы знаете, сколько бойцов мы потеряли за время всей деятельности Эцеля? - спросил Бегин.

- Несколько сот, - предположил юный офицер.

-35!- Теперь лидер оппозиции снял с себя и пиджак и галстук. - Жизнь всегда была для нас самой главной ценностью. Когда ко мне приходили с планами, я прежде всего спрашивал: а есть ли возможность вернуться назад?

Этот рассказ Бегин всегда повторял в годовщину "Черного воскресенья" и в День независимости Израиля.

Из операции "Молния" вернулось назад гораздо больше ее участников, чем ожидали пессимисты. Они опасались за участников рейда, движимые все той же навязчивой идеей сохранения жизни. "Мании, - сказал однажды Бегин, - которая появляется только

у народа, находившегося на грани уничтожения".

Итак, он нарушил собственные правила и провозгласил тост за участников освободительного рейда - почти 500 мужчин и женщин, от агентов до десантников. Они потеряли Ионни, но это была их единственная утрата.

Чувство огромного облегчения снова захлестнуло Бегина несколько часов спустя, на аэродроме в Лоде, куда он вместе с членами специальной комиссии прибыл встречать освобожденных заложников. Их семьи, уже узнавшие эту новость, еще на рассвете собрались на стадионе Яд Элияху. В это время "Геркулесы" летели к секретным базам, чтобы выгрузить военное оборудование и десантников. Каждый из них пролетел над Эйлатом так низко, что летчики видели людей, которые высыпали на улицы и махали руками. Все еще с величайшими предосторожностями самолеты выгрузили людей и оборудование, заправились и полетели в Лод.

Было уже 11 часов утра. Семьи заложников прибыли со стадиона в аэропорт. Когда толпа увидела Бегина, люди подхватили его и начали качать, внезапно ощутив в нем представителя той самой традиции, которая спасла заложников.

В Бостон, штат Массачусетс, была послана телеграмма, извещающая родителей, что их сын, подполковник Ионатан Нетанияху, Ионни, сын Бен-Циона, погиб в бою. Те, кто знал его отца, не сомневались, что он не проронит ни слезинки. Так оно и было. Родители прилетели в Иерусалим, куда привезли тело Ионни. Отец, преподаватель еврейской истории в Корнельском университете, понимал, какому риску подвергались солдаты, чтобы подобрать тело убитого товарища, и знал, что они пошли на этот риск.

- Ионни буквально взял меня с улицы, - сказал один из десантников, посетивший родителей в течение

семи траурных дней. - Я бы так и продолжал мотаться без постоянной работы или стал бы преступником. Мне повезло, что я попал в его отряд. Он не только обучал нас ночным маршам через пустыню, прыжкам с парашютом или навыку прямо с вертолетов бросаться в бой. Он, знавший все виды оружия, научил меня смотреть на оружие как на средство защиты народа. Он учил меня истории и открыл мне глаза. Под его влиянием я пошел в колледж.

Отец, Бен-Цион, слушал товарищей своего погибшего сына, молча кивал и почти ничего не говорил. Он только что завершил обширное исследование по истории религиозных преследований евреев. Работа в США только физически удаляла его от дома в Израиле. Бен-Циона посетил также министр обороны Перес, который должен был произнести надгробное слово на похоронах Ионни. Перес напомнил ему прекрасные слова, которые Бен-Гурион написал Реувену Авиноаму на "Свитках огня": "Реувену, который потерял своего сына и нашел его поколение". Министр обороны добавил: "Бен-Гурион по-новому постиг изумительное душевное богатство нашего народа и бездонную трагедию гибели лучших его сынов".

Позднее Перес над гробом Ионни сказал:

- "Я скорблю о тебе, мой брат Ионатан, ты был очень дорог мне", процитировав изречение Второй Книги Царств. Затем он добавил:

- Ионатан, сын Бен-Циона, стал рядом с Ионатаном, сыном Саула. ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Надо хорошо знать общественную жизнь Израиля, чтобы понять, насколько всенародными были те чувства, о которых говорил в своей надгробной речи Шимон Перес. Кабинет министров принял решение - и это отражало чувства всей нации - отныне рейд в Энтеббе

будет известен под названием "Операция Ионатан".

Молодой нации нужны герои. Израильтяне не слишком склонны к сентиментальности. Их романтичность выражается другим образом. Последние несколько лет были для них трудными, иногда просто обескураживающими, и посторонние наблюдатели склонны об этом забывать.

После войны на истощение в 1970 году настроение в Израиле изменилось. Люди приспосабливались к новой обстановке. Прежде борьба шла за создание нации, потом - против атак на поселения, затем пошли войны, явные и тайные, все более технически оснащенные, и стало казаться, что они превращаются в непосильное бремя.

Тогда Израиль стал бороться против русских мельчайшее из современных государств встало против величайшего в истории тоталитарного режима, обладающего неограниченными источниками вооружения.