В полдень, когда была заложена новая партия кассет, он попросил ее не отлучаться, а сам решил заглянуть к Любе, поделиться соображениями насчет печи — авось что-нибудь посоветует. У Любы острый ум, поговорить с ней нелишне, в этом он не раз убеждался.

В конторке он застал Андрея, обычно приезжавшего из Москвы на субботу и воскресенье. Сегодня только пятница, как видно, у литераторов со временем полегче…

— Вот явился мой богоданный, красно солнышко, прямо с поезда. Присаживайся, Юр.

И по тому, как просияла Люба, взглянув на мужа, Юрий понял, что не так уж у них плохо, как казалось во время редких его посещений, когда оба супруга вроде бы ни с того ни с сего начинали дерзить друг дружке, не стесняясь его присутствия.

Любу отвлек телефон. Выслушав чей-то частивший тенор, она бросила трубку и уже в дверях сделала Андрею ручкой.

— Потерпи, я ненадолго, опять затор…

Оставшись одни, некоторое время сидели молча. Андрей закурил, мельком взглянув на выцветший плакатик над столом: «Не курите, даже если вам разрешают!» — собственноручное художество Любы. Юрий украдкой посматривал на бывшего своего командира, в который раз удивляясь тому, как он сдал, постарел. Будто впервые увиделись после памятной той зимы в Полесье, где пути-дороги их разошлись: Юрий с бандитским осколком в плече попал в госпиталь, Андрей подался в рейд по следам Ковпака — очищать леса от бандитов… Никак не мог привыкнуть к седым вискам, худому, будто усохшему от ветров и солнца, лицу с неизменным выражением насмешливой отрешенности.

— Что-то мы невеселы, — сказал Андрей, развевая ладонью дым. — Дела сердечные?

— Со «Звездой» мучаемся.

— Поглядеть бы.

Юрий воспрянул: хорошо бы подключить Андрея, пусть бы написал, привлек внимание…

— Давно пора.

— Что спешить? — Андрей улыбнулся одним ртом. — Сюда мчался на электричке, электричка — по земле, земля мчится в космосе, а куда — неведомо. А наука-то куда движется? Тонны информации, тома разобщенных знаний… Скоро разучимся понимать друг друга.

— Ничего — поймем.

— Когда? Познав самих себя? Ну, это венец прогресса, дальше ехать некуда.

Юрий рассмеялся, махнув рукой, мол, пустой спор.

Падавшее в окно солнце золотило потертую кожаную куртку Андрея. Сколько Юрий помнил — все одна и та же. Это уже стиль. Должно быть, у него и плаща не было, напрочь равнодушен человек к собственной внешности. И к тому же бессребреник. Это он притащил Юре на новоселье диван-кровать, а ведь сами-то с Любой живут небогато. И то ли эта широта в Андрее, то ли былой авторитет… так или иначе, Андрей был, пожалуй, единственным человеком, с которым Юра по старой памяти был сдержан, не давал себе воли, а своеобразный «нигилизм» воспринимал как присущее литератору чудачество — спокойно, с какой-то почти родственной теплотой. При этом слегка робел, терялся, и жизнь начинала казаться совсем не такой простой и ясной, как хотелось бы…

«Когда-нибудь поймем», — прозвучало с наивной убежденностью.

— Ну, спасибо, утешил. — Андрей пригасил сигарету в спичечном коробке. — Видно, зря я загрустил раньше времени.

«Это точно, что загрустил, знать бы — почему». А вслух сказал:

— У каждого своя убежденность.

— Принимаю твою — на веру.

Похоже, ему нравилось подтрунивать над бывшим сержантом, но тот лишь улыбался, не поддаваясь на удочку.

— Ты-то принимаешь, — сказал Юрий. — А мы-то пока далеки от цели.

— Вот именно, — уточнил Андрей. — Каждый по-своему прав, и никто ни черта не знает, однако ты сейчас с серьезным видом начнешь объяснять мне про вашу «Звезду»…

«Никто ни черта?.. А может, наоборот? Чтобы притязать на крохотную компетентность, надо очень и очень много знать. Гору свернуть».

— Не стану. По-моему, запутались мы.

Андрей насупился. Наверное, кое о чем был наслышан, и его волновало все, что так или иначе касалось Любы, отвечавшей за лабораторию.

— Пойдем — покажешь. — Он поднялся.

— Прошу. — Юрий нехотя уступил ему дорогу и не удержался от подначки: — Между прочим, мы выходим с тобой в дверь, а не тычемся в стену. Руки, ноги, глаза, координация движений, гармоничность природы. Изучать ее надо, и долой скепсис!

— Так просто? — оглянулся Андрей, округлив глаза. — А к чему эта хреновина с поучением?

— Пролог к лаборатории. Будешь постигать, я — объяснять.

— С тайной надеждой на помощь прессы?

— Вот именно, догадливость — одно из проявлений разума.

— Ты прицеплен к земле, как и полагается эмпирику, а меня тянет черт знает куда.

— Тогда надо в церковь ходить, а не на завод.

Андрей рассмеялся, помотав головой.

Около часа Юрий водил его по участку… Окисление, фотолитография, протравка, диффузия — целая технологическая цепь, создававшая в кристалле кремния плоскости, «планары», укрепленные окислом границы проводимости. От их надежности зависела работа схемы. Вычерченная Юрием на клочке бумаги, она напоминала сужающиеся пирамидой террасы. А на ладошке у Шурочки лежала квадратная пластинка величиной с ее ноготок. Только побледней. И пока она по просьбе Юрия комментировала режимы, он нет-нет да и ловил на себе взгляд Андрея. Впрочем, гость вскоре увлекся, торопливо заполняя блокнот.

— Стало быть, закавыка в прочности окисла, в этой пленочке?

— Это совсем не пустяк. Чувствую инстинктом — ненадежна. — И вдруг его будто осенило. Догадка была расплывчата, туманна, но смысл ее был прост как хлеб: а что, если побоку тетрахлорид, осаждающийся на пластинку пленкой окисла, а подобрать температуру, самую высокую, какая потребуется, и заставить кремний самоокисляться? «Родная» кожа вместо этой дурацкой пленки!

Он невольно произнес это слово вслух и объяснил Андрею, в чем дело. В это время он не смотрел на Шурочку, не спускавшую с него глаз, он вообще ничего не видел, не слышал, утратив ощущение окружающего.

— Андрей, ты аист.

— Не понял.

— Птица, приносящая счастье. Впрочем, может, я ошибаюсь.

— В отношении меня — нет. Недаром я сам невезучий — все мое уходит к другим.

— Шуточки.

— Так тебе это сейчас пришло в голову? А до этого не искали?

— Какой там искали! По готовому, меняли режимы, приспосабливались. Мертвому припарки.

— Юрочка, ты… и приспособленчество? Несовместимо. Нехорошо!

— Я больше не буду. Я подумаю.

На обратном пути Андрей заглянул к Любе и сказал, что подождет во дворе. Сколько надо, столько и будет ждать. У Юрия было свободных полчаса. Они вышли из подъезда и уселись под липкой на скамеечке.

Андрей достал сигареты.

— Куришь много.

— А ты молодец… И девчонка ничего, где вы ее выкопали?

— Молчи. У тебя Люба есть.

— Люба из породы жен.

«А Шура, должно быть, нет», — кольнула мысль.

— Так легко определяешь людей — с первого взгляда?

— Жизненный опыт. — Андрей рассеянно дымил, казалось, мысли его, занятые совсем другим, были далеки от окружающего. — Натура, по-видимому, жестоковатая… — Откровенное недоумение собеседника подхлестнуло его: — Ну, жесткость, может быть, не совсем точно, скорее, нацеленность, такие люди лишены смягчающих рефлексов, резки, неожиданны в поступках, что не всегда приятно для друзей и близких… Не замужем?

— Вроде бы.

— Ей нелегко будет найти человека.

— С такой-то внешностью?.. Довольно о ней. — И снова перехватил острый взгляд Андрея:

— Уж не заинтересован ли ты?

Вот уж и в мыслях не было ставить себя рядом с Шурой, просто не терпел двусмысленных суждений, к кому бы они ни относились. Андрей пытливо улыбнулся.

— Конечно, найдет. У каждого бродит по свету своя половинка… Этакий рыцарь — интеллигентный, деликатный и житейски неопытный, чтобы не лез в душу. Прекрасный альянс, все счастливы.

— К чему ты все это? — буркнул Юрий. Перспектива счастья благодаря собственной житейской глупости показалась ему забавной.

— А вообще, конечно, все чепуха, — сказал Андрей, — определить человека — труд непосильный. При различии характеров — одинаковые поступки, и наоборот. Все очень сложно, зыбко, субъективно. Но у тебя, как всегда, все будет хорошо. С тебя сто граммов за счастливый конец. Невелик гонорар.