Памела вошла к Мишель, которая сидела на краешке кровати. Спальня была отражением гостиной Рамоутера: чемоданы и коробки занимали большую часть комнаты. Он улыбнулся про себя.

– Мишель, дорогая! – сказал Рамоутер. – Ты в порядке, любимая? Где Итан? Как прошел его первый день в школе? Я по тебе скучаю.

– Итан уже спит, – ответила Мишель, пристраивая айпад на прикроватной тумбочке. – Он невероятно устал после первого дня в школе. Я сделала для тебя кучу фотографий.

– Я знаю. Помнишь, ты посылала мне их сегодня утром?

У Рамоутера все внутри упало, когда он увидел замешательство на лице Мишель. Ранняя деменция в тридцать шесть лет. Редкая наследственная форма болезни Альцгеймера, как это назвал специалист. Ее отец умер в пятьдесят восемь, но остальные родственники надеялись, что, может быть, пары поколений болезнь не коснется. Рамоутер получил подтверждение перевода в ОРСП за две недели до того, как Мишель поставили диагноз. Они нашли квартиру в Форест-Хилл[13], школу для Итана, и Мишель уже договорилась о собеседовании, чтобы устроиться на новую работу, но диагноз изменил все. Старшая сестра Мишель Памела заявила, что ее сестре нужна стабильность, а переезд в неизвестный город, разрыв с семьей и друзьями только ухудшит состояние ее здоровья. Рамоутер не мог с этим спорить. У него в папке «Черновики» все еще хранилось письмо – отказ от перехода в ОРСП. Он был готов его отправить, но Мишель сказала: «Нет». Такая возможность представляется раз в жизни. Она не хотела, чтобы он потом жалел о том, что ее упустил. И винил в этом ее.

– Как прошел твой день? – спросил Рамоутер.

– Нормально прошел. Памела пригласила меня на обед, чтобы познакомить со своими подругами. Тебе бы они не понравились. А твой день как прошел?

– Хорошо. Я попал в отличный коллектив, и меня сделали напарником Анжелики Хенли, мы вместе расследуем одно дело. Ты помнишь ее? Я тебе про нее рассказывал.

– Инспектор?

– Да, все правильно. Инспектор, – радостно ответил Рамоутер.

– Какая она?

– Она… Э-э-э… Сильная. Умная. Не думаю, что она была счастлива получить меня в нагрузку, но ведь это только начало.

– Хм. Итан хотел дождаться твоего звонка, чтобы рассказать тебе, как прошел его день в школе…

Рамоутер смотрел на лицо Мишель на экране, и ему было невыносимо грустно. Она опять отвлеклась. Он видел это по ее глазам. Она смотрела на него и явно пыталась что-то вспомнить и не дать воспоминаниям ускользнуть. А он не мог больше на нее смотреть, отвернул телефон и положил его экраном вниз на кухонный стол. Не надо было ему слушать Мишель, когда она сказала, что все будет в порядке и что он должен переехать в Лондон. Ему следовало остаться рядом с женой, как настоящему мужчине, а он вместо этого сбежал при первой же возможности. Чувство вины тяжелым грузом давило ему на плечи, оно было таким же знакомым, как костюм, в котором он ходил на работу. Он злился на Мишель и на ее болезнь. И его душило чувство вины и стыда из-за того, что он злился.

– Прости, – сказал Рамоутер, снова поднимая телефон. – В этой квартире не очень хороший сигнал.

– Прекрати, – сказала Мишель.

В такие минуты, когда ее сознание полностью прояснялось, Рамоутер чувствовал себя еще хуже. Его глаза наполнились слезами, когда Мишель посмотрела на него с экрана ясным и напряженным взглядом. Но она его очень хорошо знала и умела на него повлиять.

– Мы оба приняли это решение. Мы же договорились! – напомнила она.

– Да. Я просто скучаю по тебе и Итану. В этом все дело, – ответил Рамоутер, вытирая слезы.

– Все будет хорошо. С нами все хорошо, – твердо заявила Мишель.

– Я знаю. Я поработаю над собой.

– Вот и отлично. А теперь давай я тебе расскажу про то, как прошел обед с подругами Памелы. Они все сумасшедшие. Знаешь, я с нетерпением жду того дня, когда их забуду.

При виде улыбающейся Мишель Рамоутер рассмеялся. Чувство вины никуда не ушло, но весь следующий час, пока он разговаривал с ней, груз не казался таким тяжелым.

Хенли знала, что мусор не для переработки забирают около одиннадцати утра. Она поставила пакеты из магазина и посмотрела на часы: 20:26. Синий мусорный контейнер блокировал ворота. Отец, вероятно, целый день не выходил из дома.

Хенли отодвинула контейнер в сторону и открыла ворота. Она зацепилась курткой за шипы на разросшемся розовом кусте, когда шла по дорожке. Сорняки пробивались сквозь трещины в плитах, которыми она была выложена.

– Какого черта? – воскликнула Хенли, когда не смогла повернуть ключ от входной двери против часовой стрелки.

Это был тот же ключ, который вот уже пять лет висел на брелке с синей картой лояльности «Теско»[14]. Хенли снова вставила ключ. Он упорно отказывался поворачиваться.

– Папа, ради всего святого!

Хенли нагнулась и крикнула в прорезь почтового ящика:

– Папа, это я, Анжелика. Открой дверь.

Она села на пятки, держась пальцами за почтовый ящик.

– Папа, подойди сюда. Просто… Пожалуйста. Я хочу посмотреть, все ли с тобой в порядке.

– Со мной все прекрасно. Уходи.

– Не уйду, пока не откроешь дверь. Я привезла тебе продукты.

– Оставь под дверью.

– Папа. Пожалуйста. Дай мне на тебя посмотреть. Обещаю, что не стану заходить в дом.

Хенли смотрела в прорезь почтового ящика и видела, как к двери приближаются ноги отца в выцветших серых спортивных штанах. Входная дверь наконец открылась.

– Папа, тебе нужно подстричься.

Это было единственным, что смогла сказать Хенли, потому что все у нее внутри сжалось. Она не видела своего отца Элайджу почти три недели, и его вид ее потряс. Он похудел. Кожа на шее как-то странно скукожилась, напоминая смятый платок. Вскоре шок сменился страхом, который чувствуют дети, понимая, что родители уже одной ногой в могиле.

Элайджа провел руками по волосам, в которых теперь было больше белого, чем седого. Его волосы выцвели еще сильнее, чем раньше, и торчали короткими неухоженными кудрями в разные стороны.

– Сегодня утром заезжал Саймон. – Хенли опустила ладонь на руку отца. Он тут же ее отдернул. – Почему ты не хотел его видеть? – мягко спросила она.

– Я не хочу видеть никого из вас.

– Папа! Позволь нам тебе помочь.

– Мне не нужна ваша помощь. Со мной все в порядке.

– Почему ты поменял замок?

– Чтобы ты и твой брат не заявлялись сюда, когда вам заблагорассудится. Я не ребенок.

– Никто и не говорит, что ты ребенок. Мы просто о тебе беспокоимся.

– Ну, со мной все в порядке. Ты меня увидела. Теперь можешь идти.

– Папа… Не надо… Ты можешь впустить меня по крайней мере на минуту?

– Я же сказал: нет!

– Хорошо. Хорошо. – Хенли ухватилась за косяк двери. – Я не буду заходить. Вот, возьми.

Она подняла пакеты из магазина и протолкнула их внутрь – дверь была раскрыта не полностью.

– Я понятия не имею, что у тебя в холодильнике. Ты вполне можешь питаться одними крекерами и сардинами, я-то знаю, – со злобой произнесла она. – Я купила самое основное: яйца, хлеб, ветчину, курицу и печенье с глазурью. Я знаю, что ты его любишь и…

Элайджа потянул пакеты на себя.

– Черт побери! – выругалась Хенли, когда дверь захлопнулась прямо у нее перед носом.

– Четырнадцать часов, – произнес Роб, не поднимая головы от ноутбука.

Он сидел за кухонным столом, временно превратив это место в свой офис, пока строители завершали работу в сарае за домом. Тогда он пойдет работать туда. Он специализировался на финансовой журналистике и выбрал удаленную работу, вместо того чтобы попасть под сокращение и просто положить причитающуюся ему выплату на банковский счет. Раз в неделю он выходил из дома, чтобы отправиться на Олд-стрит и почтить своим присутствием студию одного бизнес-канала, где участвовал в обсуждении главных финансовых новостей. Подобное положение дел устраивало и Роба, и Хенли, но он все равно хотел, чтобы она была дома. Луна, смесь восточноевропейской овчарки, лабрадора и еще кого-то, спала под столом. Застекленные створчатые двери на улицу были открыты, но дневная духота все еще висела в воздухе, вместе с запахами жасмина и жимолости, растущих в саду. Но эти приятные ночные ароматы конца лета не могли перебить вонь разлагающейся плоти, которая преследовала Хенли с тех самых пор, как она увидела туловище с отрезанными конечностями на ступенях Уотергейт-степс.