По-южному красиво вокруг. Море, пальмы, олеандры, белые и черные лебеди в маленьких прудах. И прочие курортные разности. Что удивило, это ребятишки, гоняющие мячи на любых свободных полянах. И смотрю, виртуозно чертяки этакие мячом владеют. Ну прям бразильцы, не меньше. Тбилисское «Динамо» в те времена блистало на футбольном небосклоне. Было с кого абхазским ребятам пример брать.

Ну ладно, в конце-концов, нашел я отца. Естественно, обнялись. Приятно, что там ни говори, встретиться с родным человеком вдали от дома, черти где. Тут отец и говорит: «Сынок, как я рад, что ты приехал. Да вот беда-то какая. Не дают тебе место-койку в этом вшивом Доме отдыха. Уперлись сволочи. Говорят, мол, нет мест и точка. А я-то знаю, что есть. Я им взятку предлагал, да, видно, мало». Папа, папа, не велика беда. На каждом углу частники зазывают. За рубль в сутки. Пошли искать удобное пристанище. И нашли. У подошвы горы, немного выше ресторана «Гагрипш». Хозяева из армян. Полные, добродушные. Домик двухэтажный, с балконом. Садик с мандариновыми и инжирными деревьями. А с веток, кроме мандаринов и инжира, свисают тяжелые гроздья черного винограда, по-моему, сорта «Изабелла». Овчарка, крупная и мускулистая, по-хозяйски медленно подошла ко мне и внимательно посмотрела мне в глаза. Я поздоровался с ней и погладил по голове. Она тихо зарычала, и шерсть на загривке поднялась дыбом. Но не укусила, успокоилась и села на задние лапы. Хозяйка, с карими маслянистыми глазами и седой прядью в густых иссиня-черных волосах, воскликнула, когда я гладил собаку: «Ой, не трогайте Мурата! Укусит!» А хозяин, поправив шерстяной платок на отекшей шее, успокоил ее: «Маша джан, Мурат в хороших людях разбирается». Признаться, я собак не боюсь, я их люблю. И они это чувствуют. Если и кусали, то один или два раза за всю жизнь, да и то потом извинялись. Мол, извини, брат, ошибочка вышла.

Через несколько дней погода скукожилась: небо заволокло серыми облаками, пошли дожди, сильно похолодало. Отец потерпел дня три, плюнул и укатил домой. А я остался. Что здесь мерзнуть, что в Москве — нет разницы. Зато здесь море, которое я так люблю. Когда я еще его увижу… И словно в награду за мое терпение погода вскоре наладилась. Опять жара, тихий ветерок и ласковое море. Вернулось лето как ни в чем не бывало. Изо всех репродукторов вновь понеслось «О, море в Гаграх» — гимн города. Я ввинтился в курортную жизнь. Подружился с хозяевами, собирал с деревьев виноград для маджары, молодого вина. Мурат вообще стал моим лучшим другом, так и ходил за мной по пятам. Я познакомился с Олей, прекрасной девушкой. Играл на пляже в волейбол и бадминтон. Совсем забыл про Москву. На пляже меня многие знали, потому что я выделялся на фоне пузатых и вялых мышцами хорошей фигурой. Секрет был прост: года три уже я занимался культуризмом. А это было внове, многие даже не знали, что это такое. Может, Оля и влюбилась в меня за красивую фигуру. А не исключено и за то, что читал ей стихи Есенина, которого обожал.

Тут проносится весть по городу, что совсем рядом, в Пицунде, отдыхает сам Никита Сергеевич Хрущев. Приятно нам стало, что вблизи, считай в двух шагах, купается и загорает Генеральный Секретарь ЦК КПСС. И однажды утром развернул центральную газету один рыжий человек да как заорет: «Ухга! Ухга!» Картавый он был и букву рэ не выговаривал. Все на него обернулись. Что он, с ума сошел? А он опять орет: «Хгуща сняли! Кукухгузника скинули!» Мы подошли, заглянули в газету — точно. По состоянию здоровья снят со всех постов и отправлен в отставку. Наверное, на солнце перегрелся и получил солнечный удар. Ничего себе. Все по-разному восприняли эту потрясающую новость, но как-то сдержанно. А этот картавый все орет: «Ухга! Ухга!» Я взял его за руку и говорю так спокойненько: «Закрой пасть! Не то в рыло дам». Он стал вырываться и верещать во все горло: «Милиция! Милиция! Бандит!» Пляжники меня еле оттащили, а Оля успокаивала. А потом и вовсе увела с пляжа. Успокаивался я медленно и все сожалел, что не успел картавому дать в харю.

Вот вам, может быть, смешно, а я тогда заступился за Никиту Сергеевича от чистого сердца. Смотрите, он дружил с самим Фиделем Кастро, спас Кубу от американцев. Потом, построил Асуанскую плотину в Египте, обещал показать Америке кузькину мать и чуть не перегнал ту же Америку по мясу-молоку. Но и это не главное. Хрущев вызволил из колымских лагерей моего родного дядю. Дядя Коля вернулся домой в пятьдесят шестом году после двадцатилетней каторги. Оказалось, что он вовсе не японо-английский шпион, а вовсе даже наоборот, патриот и невинно осужденный. Он чудом уцелел, а два его брата и дядя по матери сгинули навечно. И где их могилы — никто никогда не узнает. Царствие им Небесное. Дядю Колю я уважал и любил. И потому был признателен Хрущеву, прощая многие несуразности его правления. Такие вот дела.

* * *

Несмотря на государственный переворот танцевальные площадки не закрыли. И мы в тот вечер натанцевались до упаду. В Гаграх было, конечно, некоторое смятение. Как же, не каждый день все-таки вождей скидывают. Но мало кто воспринял это как трагедию. Никто не плакал, не вопил и, тем более, не рвал на себе волосы. Жизнь, как ни странно, продолжалась. Вот мы с Олей и утанцевались. И в результате поздних танцулек сталкиваемся на набережной нос к носу с толпой местных бандитов. Сошлись мы. Один, высокий парень, довольно симпатичный с щегольскими усиками, очевидно главарь шайки, со смехом говорит: «Здорово, кацо!» «Здорово», — отвечаю. «Догадайся, какой у нас праздник?» — говорит. Я напряженно подумал, и тут меня осенило: «Хрущева сняли». Все заржали, а главарь шайки хлопнул меня по плечу и попросил: «Скажи еще раз». «Хруща сняли», — повторил я. Шайка заорала восхищенно и заулюкала: «Хруща сняли! Хруща сняли! Хруща сняли!» Тут появилась большая бутыль в плетенке, кружка. Заводила налил кружку вина до краев и сказал радостно: «Выпей, брат, за это». Делать нечего, я выпил. Вино оказалось очень хорошим, с клубничным привкусом. А потом все стали пожимать мне руки и хлопать по плечам. И мы разошлись в разные стороны. А главарь обернулся и крикнул: «Красивая у тебя девушка, брат! Береги ее». Оля покраснела. Такие вот дела.

Вспомнил я об этом эпизоде из моей жизни и рассказываю, кому интересно, потому, что недавно разговорился с соседом за жизнь. Дело почему-то дошло до Хрущева. И он поведал, как узнал о его снятии. Сейчас сосед — полковник в отставке. А когда-то был старшим лейтенантом ракетных войск. И вот как-то заступил на дежурство в бункере управления запуском стратегических ракет. По определенному сигналу он должен нажать кнопку — и миру копец, включая Америку. Вот сидит он, и вдруг сверху по железной лестнице, с грохотом, спускается политрук полка. Молча с грязными сапожищами лезет на стол, топча журнал дежурств и снимает со стены портрет главнокомандующего, Никиты Сергеевича Хрущева. И уходя, с кривой ухмылкой рявкает: «Сняли кукурузника! По делом ему, суке!»

В армии Хрущева не любили. И имели на то причины. Такие вот дела.

Конотоп

Идут бои между Украиной и Россией. В кошмарном сне не могло такое присниться. И это не сон, а кошмарная действительность. Крым был наш, потом стал ваш, а теперь снова наш. Дурдом на выезде. И все из-за ошибок вождей. Головы им всем поотрубать.

Суки они драные, а не вожди. У них ошибки, понимаешь ли, а у народа мозги набекрень поехали, кровь полилась ручьем. Верно, верно говорит народная поговорка: «Паны бранятся, а у холопов чубы трещат». Если и переврал поговорку эту, то без злого умысла, а по причине старческой деменции, как сейчас принято называть отупение мозгов. Но смысл все равно понятен.

Провались все пропадом, нет желания жить в настоящем подлом времени. Вот сейчас стукну себя по башке и окажусь в тысяча девятьсот семьдесят четвертом году. Прыгну назад, в прошлое столетие, прошлое тысячелетие.

Вспоминаю брежневские, хрущевские времена. Поездки на Украину, пардон, в Украину, в Крым. Ну да, обзывали иногда нас москалями, кацапами, но так, по стародавней привычке, со смехом, без злобы. Такие вот дела.