Ростовщиков поработал там немного, получил, кстати говоря, прекрас­ную квартиру около Белорусского вокзала, на тогдашней улице Горького. По-моему, даже не одну ему дали, а две, он их соединил. И стал плести заговор против Мамлеева. О том, как это было, мне потом рассказал один из моих друзей по охотничьей компании и коллега по работе в отделе Советов Игорь Карпенко. Ростовщиков пришёл к нему, начал говорить, что Мамлеев уже не тот, Диму надо заменить. Карпенко не стал долго слушать, взял его за руку, а я не даром впоследствии дал ему кличку “Домкрат”: чуть ниже среднего роста, плечистый, очень сильный мужик. Он схватил Ростовщикова за руку и повёл в кабинет Мамлеева. Ростовщиков сопротивлялся, пытался вырвать­ся, но не тут-то было. Они вошли. Карпенко говорит Мамлееву: “Дима, вот твой заместитель заявляет, что тебя уже надо менять. Пусть он сейчас это повторит”.

В итоге, Ростовщикову пришлось убежать из Москвы. Его приютил первый секретарь Куличенко, сделал редактором газеты “Волгоградская правда”.

Надо сказать, что внешний вид её Виктор Борисович резко изменил. По вёрстке она стала похожа на “Известия”. И содержанием, тематикой нача­ла меняться.

А я вскоре после прихода Ростовщикова затеял эпопею с подъёмом со дна Волги пожарного парохода “Гаситель”. Новый редактор очень поддержал эту идею. Потом-то я понял, что ему нужна была какая-то акция газеты, о кото­рой бы все заговорили. Причём, конечно, связывалось бы это с его именем. Ну, подобное намерение, я думаю, вполне естественно для каждого нового руководителя, а для редактора газеты — тем более. Он, кстати говоря, когда только что пришёл, заходил к некоторым журналистам. В том числе ко мне. Зашёл и говорит: “Слава, я очень рассчитываю на твоё золотое перо”. Он же был собкором по Волгоградской области, знал всех нас, видел, как мы пи­шем. И мы знали невысокий уровень его журналистского мастерства.

О “Гасителе”

Однажды в редакцию пришло письмо от ветеранов-речников. Они расска­зывали о том, что был такой пожарный пароход “Гаситель”, построенный в 1903 году русскими корабелами в Нижнем Новгороде. В проектировании участвовал выдающийся российский и советский кораблестроитель академик Алексей Николаевич Крылов. В отличие от многих своих деревянных собрать­ев — тогдашних судов, — он имел стальной корпус, мощную машину. При рож­дении получил имя “Царёв”.

Во время гражданской войны участвовал на стороне красных. Быстроход­ный, с пушкой и пулемётами на палубе, он перевозил военные подразделе­ния, вёл разведку.

После гражданской занялся прямым своим делом — тушил пожары на су­дах и на берегу, где было много складов сплавляемой с верховьев Волги дре­весины.

В 1926 году сменил имя — стал “Гасителем”. На пароходе побывали Горь­кий и Ворошилов.

Но самая героическая часть его судьбы, писали ветераны, связана со Сталинградской битвой. И приводили некоторые факты участия “Гасителя” в тушении пожаров и перевозке людей.

Спустя двадцать с лишним лет после Сталинградской битвы он был спи­сан по возрасту и затоплен у левого, низкого берега Волги, чтобы предохра­нить его от размыва.

Получив такое письмо, я подготовил его к печати, и оно было опублико­вано. А через некоторое время в редакцию пришло ещё одно послание, те­перь от главного инженера 7-го отряда экспедиции подводных работ. Мы про­читали, сообщал он, письмо ветеранов-речников о легендарном корабле “Га­ситель” и решили поднять со дна Волги то, что от него осталось. Это письмо, разумеется, передали мне. Дескать, ты начал, ты и продолжай.

Должен сказать, что история журналистики знает море примеров, когда издание что-то начинает как важное, даже назначает ответственного за это че­ловека, однако проходит совсем немного времени, и благое начинание исче­зает со страниц. Или ответственному дают другое, более актуальное задание. Или ответственный сам переводит свой “творческий локомотив” на другие рельсы — туда, где ему интересней. Пока интересней. И только лично прича­стные к той или иной проблематике журналисты ведут её упорно, нередко да­же борясь с руководством издания за место на страницах. Я несколько лет но­сил наручные часы с выгравированной на обороте дарственной надписью от Волгоградского общества охраны природы. Любил я природу и потому рьяно боролся за неё. Уехал, и, как мне говорили, тема зачахла.

Когда начались работы по подъёму, вернее, даже не по подъёму, а по подготовке к нему, я съездил к водолазам на их дебаркадер. Написал репор­таж “Водолаз ведёт разведку”. Он начинался так:

“За песчаной косой, параллельной берегу, разливная Волга. На просто­ре ходят округлые волны, а в узком затоне — мелкая рябь. Солнечный ветер треплет два тёмно-зелёных флага на мачте водолазной станции. Они преду­преждают: водолаз под водой, судам близко не подходить, а идущим мимо — сбавить ход. Водолазная станция — тринадцать тонн плавающего металла. Волна подбросит её и может заодно подбросить стоящего на грунте водола­за, оборвать сигнальный конец или шланг с воздухом. Впрочем, сказать о во­долазе сейчас, что он стоит на грунте, не совсем верно. Из динамика пере­говорного устройства гремит голос: “Тут проволока в трюме. Чёрт знает, кто её тут накрутил. Трудно идти”. Может, динамик, а может, толща воды иска­жает голос, который я слышал рядом минут двадцать назад. Михаил Семёно­вич Журавлёв тогда готовился к спуску. Рослый даже без водолазного костю­ма, а в костюме — косая сажень в плечах, седина в тёмных волосах, он шутил и рассказывал, что там внизу. И вот теперь его голос доносится из-под воды. Узкий затон, где летом воробью по колено, сейчас глубок от половодья. В этой восьмиметровой глубине и трудности, и спасение начатого дела. Труд­но что-то делать в абсолютной тьме. Подводный монтаж в других реках, где приходилось бывать водолазу-ветерану, отличается от сегодняшней работы, как день от ночи. Даже в Дону, — а его-то Михаил Семёнович знает не только тихим, — он поднимал под бомбёжкой снаряды “катюш”, танки в полосе Во­ронежского фронта и мог каждую минуту всплыть, как оглушённая рыба, — да­же эта река оказывается светлее Волги. Там можно видеть вытянутую руку, а здесь не различить белую рукавицу, приплюснутую к самому иллюминатору скафандра”.

В репортаже я рассказывал о трудностях, с которыми столкнулись водола­зы. Поставленный у левого берега остов списанного корабля-ветерана не ус­пел дождаться официального затопления. Поднявшийся на Волге шторм залил через открытые иллюминаторы трюм, и стальной корпус боком пошёл на дно.

За восемь лет после списания останки корабля занесло трёхметровым слоем песка. Водолазы смыли его мониторами и теперь вымывали песок из отсеков. Торопились, потому что место захоронения довольно быстро меле­ло, а тяжёлый подъёмный кран, который должен подойти, и понтоны — с их помощью будут поднимать корпус — требовали большой воды.

Внутри отсеков была полная темнота. Да и снаружи Волга оказалась да­леко не светлой, в чём я убедился лично, спустившись в водолазном костю­ме — медный шар со стёклами на голове, резиновая “одежда”, свинцовые башмаки на ногах — прямо космонавт какой-то! — и вот в этом одеянии я по­щупал руками лежащий на дне корпус.

Некоторые мои знакомые спрашивали: а зачем его будут поднимать? Ведь от парохода, кроме ржавой коробки, ничего не осталось. Когда списы­вали, сняли абсолютно всё: рубку, машину, дымовую трубу, винт, спасатель­ный круг. Даже ограждение палубы срезали.

Честно сказать, и мне досаждал этот вопрос. Ну, поднимут, отвезут на какой-нибудь судоремонтный завод и разрежут на металлолом. Что ж, хоть такая польза будет от давно списанного ветерана.

Тем не менее я продолжал набирать информацию. Встретился с некото­рыми авторами письма о “Гасителе”. Они кое-что добавили о корабле, рас­сказали про капитана Петра Васильевича Воробьёва — довольно легендарно­го человека.

Рассматривая фотографии “Гасителя”, вспомнил, что мы пацанами люби­ли его крутые волны и, завидев этот, со стремительными очертаниями, ко­рабль, вскакивали с горячего песка, чтобы не пропустить удовольствие.