Следующий день был сильно насыщен событиями и яркими впечатлениями. Поэтому в записной книжке Леонида Гутмана ему было отведено несколько страниц:

"75 сентября. У нас такое впечатление, что фетровые валенки "садятся". Он и как будто стали теснее и давят ноги... Наконец, идем без рюкзаков, налегке. Ничто не мешает, а идти все же тяжело. Главное препятствие теперь это кошки. Нога кажется пудовой.

Стало еще холоднее. Утром в палатке было - на 5-б см инея. Температура в ней перед выходом, когда солнце нагрело и иней с солнечной стороны стаял, была 22 град. мороза.

Определить точно время выхода не можем, так как часы сильно отстают, на несколько часов за сутки (интересно, что внизу, после спуска, они опять шли точно). Мы объясняем это застыванием смазки часов.

Вершина совсем-совсем близко. Вот первая полоска скал. Мы ночевали, казалось, рядом. Но прошел час, полтора, пока мы подошли к ним вплотную. Полоской кажутся скалы лишь с ледника, а вообще это отдельные глыбы, запорошенные снегом и обледенелые с восточной стороны.

Проходим в "ворота", склон в них довольно крут, градусов 45. Впереди идет Женя, я иду последним. Идти в кошках трудно и опасно. На середине склона Женя вбивает крюк: так охранять надежней и легче. В маленькой трещинке отдыхаем. Простое дело забивки ледового крюка внизу, здесь, на высоте примерно б 700 м, становится трудным и сложным. Ледовый крюк забивается равномерно и беспрерывно, но руки мерзнут, а прекратить заколачивание нельзя, покуда весь крюк не вбит.

Пока Женя отогревает руки, связка поворачивается, и первым иду я...

В общем, мы совершенно изменили направление, намеченное внизу. Подъем прямо на юг оказывался крутым и длинным. Более легким был путь на юго-восток по ледяным террасам, образованным сбросами. Этот путь выводил к вершинным скалам. К этим скалам мы подошли, видимо, часа в три.

Сняли Кошки. До гребня меньше 100 метров. Стараемся как можно быстрее пройти вершинные скалы, - и вот широкий снежный гребень. Это вершина стены. Высота б 930 метров. На восток и юго-восток, мельчая, уходят цепи тор. Стройность хребтов горной цепи нарушается. А потом это море мелких пиков исчезает вовсе. С. юго-запада надвинулся фронт густых облаков. Все закрыто, только одна неизвестная еще вершина острым ножом, прорвав гущу облаков, торчит над этим неспокойным! морем. Видимо, это очень высокая вершина...

На гребне сильный ветер, метет снег. Спустившись немного ниже к скалам, из маленьких камней делаем тур. В него кладем банку с портретом товарища Сталина и запиской о нашем восхождении.

Пользуясь правом первовосходителей, назвали покоренную нами вершину им. 20-летия ВЛКСМ... Сейчас мы быстро пошли вниз.

Усталые, измученные жаждой, мы очень поздно, часам к семи, добрались до нашей палатки. У Саши закоченели ноги. Мы, ослабевшие, усталые, оттирали их.

-В эту ночь победители пика спали плохо. Сидоренко и Иванов не могли сомкнуть глаз - так болели закоченевшие ноги. Они успокаивали себя тем, что боль является показателем неполного обморожения, но при этом немного кривили душой, скрывая один от другого, что к пальцам чувствительность не вернулась. Опять и опять оттирали их всеми известными способами и за этим занятием скоротали ночь, Гутман тоже не спал всю ночь, но совсем по другой причине. У него озябшие ноги быстро отогрелись. Снимая пуховые носки, он с глубокой признательностью вспомнил чьи-то заботливые руки. Эти носки являлись предметом зависти и восхищения всех альпинистов экспедиции, дававших шутливый зарок - без таких носков в тяньшанские экспедиции больше не ездить.

Гутман отлично понимал, что товарищи бравируют, скрывают друг от друга степень обморожения с целью успокоить друзей, уверить их в благополучном исходе. Он был достаточно знаком с тяжелыми последствиями обморожения по опыту 1936 г. и не мог успокоиться до окончания спуска, передачи больных профессору и получения от него благополучного заключения. Им завладела одна мысль и подчинила себе все остальное. Чтобы выразить эту мысль, надо было всего два слова:

- Скорее, вниз!

Утром немного согрелись, выпив по стакану теплого чаю. Аккуратно собрали оставшиеся крошки сухого спирта. Его осталось так мало, что едва ли хватит, чтобы растопить из снега еще три стакана воды.

Не вылезая из палатки, оделись, обулись, обвязались веревкой и нацепили кошки.

Шли, медленно переставляя тяжелые, многопудовые ноги. Вытянулись цепочкой на всю длину веревки. На широком и крутом снежном склоне пошли немного быстрее. С каждым шагом спускались почти на метр, погружаясь в мягкий снег по плечи. Гутман шел впереди, а Иванов замыкал шествие, передвигаясь по проложенной траншее.

Вдруг раздался гулкий треск. Поперек склона прошла трещина, снег двинулся и потянул с собой двух шедших впереди альпинистов. Иванов быстро повернулся лицом к склону и вонзил ледоруб под веревку, идущую к товарищам. Сильный рывок опрокинул его на спину, и он полетел вслед за другими. Барахтаясь и кувыркаясь в мягком сухом снегу, они прокатились около двухсот метров. К счастью, сдвинувшаяся масса снега задержалась в фирнопаде, обтекая его отдельные выступы и заполняя трещины.

Остановились в самых различных позах, полузасыпанные снегом. Гутман лежал на спине поперек трещины, ногами вверх. Он, не подозревая опасности своего положения, не шевелился, заклинившись в трещину своим рюкзаком. Сидоренко оказался на самом краю десятиметрового сброса и осторожно отползал от его края. Иванов энергично "Плавал" в лавине. Он намотал на себя веревку и, как спеленатый младенец, извивался, пытаясь освободить руки. Наконец, это ему удалось, и тогда он начал вытряхивать снег из-под капюшона и снял обледенелые очки.

Гутман, наконец, пришел в себя, проверил сохранность рук и ног, затем сбросил с плеча одну лямку рюкзака а перевалился на бок. Он все еще не мог подняться - за другую руку крепко держала вторая лямка рюкзака. Он спокойно вытянул из-под лямки свою руку, и вдруг ужас отразился на его лице - он увидел, как рюкзак скрылся в трещине. Посмотрев ему вслед, в черную глубину поглотившей добычу пасти, он вздохнул, поднялся па ноги и оказал удивленным товарищам:

- Легче будет идти. Пошевеливайтесь, друзья! Дальше нас не повезут.

На таком спуске "выгадали" около двух часов, но лучше его не повторять. Надо быть осторожнее при спуске на второе плато.

И опять они с трудом передвигали тяжелые ноги, волочили их как лыжи, бороня кошками мягкий снег.

Такой ходьбы, с несколькими падениями на обледенелых скалах, хватило на весь день. Прошли мимо верхних палаточных лагерей, миновали снежную пещеру лагеря No 5 и, наконец, остановились в своей лучшей пещере лагеря No 4. Этот переход занял 11 часов.

На другой день вышли рано. Не было больше топлива, так что завтрак их не задержал. Уже для всех было очевидно, что Сидоренко сильно поморозил ноги. Еще накануне товарищи разгрузили его и так подровняли свой темп, что он не мог заподозрить себя виновником медленной ходьбы и даже иногда покрикивал:

- Шевелитесь! Наступлю на пятки.

Ему было очень больно идти, но, стараясь не выдать своих страданий, он крепко сжимал зубы и обливался холодным потом. Очень хотелось отдохнуть, сесть на сугроб и вытянуть ноги. Но он гнал прочь эти мысли и шагал, шагал вперед. Если бы он был один, может, и не выдержал бы такой пытки, но с ним были друзья, а чего не сделает советский альпинист ради своего коллектива! Он твердо знал, что ему легче умереть, чем подвести своих товарищей, задержать их.

В этот день шли около 14 часов. Спустились на первое плато в сумерки, ледник прошли в темноте и в 23 часа вышли на морену у основного лагеря, где приветливым маяком мерцала освещенная изнутри палатка Летавета.

Через несколько дней привели лошадей и экспедиция рассталась с ледником Звездочка.

Сидоренко ехал на коне в седле оригинальной конструкции, состоящей из лыж и палок, обмороженные ноги были подняты выше головы. Его альпинистское самолюбие страдало от того, что возле неустойчивого седла шатали товарищи и поддерживали его с обеих сторон. Утром у него была температура 39,2 град..