Во время налетов люфтваффе на Роттердам в мае 1940 года Георг Бехар прятался под кухонным столом на корточках в бабушкином доме, прикрывая голову сковородой. За один день старый центр его родного города был уничтожен. Нидерланды немедленно капитулировали.
Во время бомбежек мать и сестры Блейка оказались в Гааге. Несколько дней спустя он отправился на велосипеде проведать их и обнаружил, что семья уехала, оставив на столе лишь «грязные чайные чашки»[87]. Сосед рассказал ошарашенному юноше, что они сели на корабль в Англию. Немцы к тому времени уже взяли Нидерланды под свой контроль, и пересечь Северное море Джордж уже не мог. Как бы то ни было, он не хотел покидать свою страну: «Для меня это значило бы бежать с тонущего корабля». Они с бабушкой перебрались к дяде, который жил в сельской местности на востоке Нидерландов, неподалеку от городка Зютфен.
Блейк был ненадолго интернирован наряду с другими британцами и французами, жившими в Нидерландах, но менее чем через месяц его освободили: ему было всего семнадцать, а немцы не сомневались в скорой победе. Однако в ноябре 1940 года, в день своего восемнадцатилетия, Блейк стал врагом-иностранцем призывного возраста. «Я не мог жить обычной жизнью, – рассказывал он сорок лет спустя агентам Штази. – С тех пор я перешел на нелегальное положение»[88]. Ситуацию могло усугубить еще и еврейское происхождение, но в беседах со Штази Блейк об этом ни разу не упоминал. На ранних этапах войны в Нидерландах формировалось движение Сопротивления. Разумеется, Георг Бехар, подросток-патриот с еврейской кровью, «ярый сторонник Британии»[89], не мог не вступить в его ряды. Большое впечатление на него произвел в Зютфене пастор, который был известен связями с Сопротивлением.
Сидя на диване в Москве, Блейк переживал: «Как же его звали? Понимаете, я так хорошо знаю этого человека, а теперь не помню, как его звали».
Все это было семьдесят лет назад, утешал я его. В автобиографии Блейк называет пастора Николаас Падт.
Блейк продолжал:
Он учил нас катехизису, читал в зютфенской церкви чудесные проповеди и при этом боролся с немцами. Работать мне тогда не требовалось, к тому же я и так уже жил на нелегальном положении, поэтому и сказал, что мог бы принести пользу подполью. Ведь я выглядел моложе своих лет, как неловкий школьник, и мог свободно разъезжать по стране, распространяя информацию и листовки. И в этом он мне помог[90].
Из рассказа Блейка вырисовывается образ настоящего Тинтина, мальчика в брючках-гольф, который едет в поезде с портфелем, где спрятаны секретные документы для борьбы со злом[91]. Обман вошел в привычку[92]. Мало кто из тайных агентов так рано начал свою карьеру. То, что большинству людей покажется странной профессией, юному Георгу Бехару вскоре будет представляться самым обычным делом. Он привык рисковать собственной жизнью в идеологическом столкновении.
Подпольная работа велась с учетом местных особенностей. Нидерланды, вспоминал Блейк в дальнейшем, «совершенно непригодны к партизанской войне» из-за отсутствия гор или густых лесов, где бы могли укрыться ополченцы. Задача местного сопротивления в военное время состояла, таким образом, в мобилизации населения на борьбу на стороне союзников, а главное, в поддержании надежды, что рано или поздно Гитлер будет разбит[93]. Юный Георг работал посыльным подпольного объединения Vrij Nederland («Свободные Нидерланды»), распространяя одноименную нелегальную газету[94] (Vrij Nederland существует – еле-еле – и по сей день в виде маленького ежемесячного левацкого аналитического журнала). Как-то раз на трамвайной остановке в северном Ассене Блейка едва не разоблачили, когда из-под его пуловера выпало несколько подпольных газет. Но ждавший трамвая пожилой немецкий офицер любезно помог ему их поднять[95]. Кроме своей нелегальной работы Бехар-Блейк помогал на ферме, где он жил, в деревне Хюммело в восточном регионе Ахтерхук («задний угол»). Проживание оплачивал его дядя.
Десятки лет о карьере Блейка в Сопротивлении мы не знали почти ничего, кроме того, что он предпочел сообщить сам. А в 2015 году в Нидерландах издали военный дневник Натали Вестербек ван Эртен-Форе. Форе, жена сельского врача, прежде жила в Хюммело. В мае 1942 года она написала своему сыну Бобби в Южную Африку письмо и в конце добавила постскриптум:
Перечитывая это длинное письмо, я замечаю, что совсем забыла о Лус [ее дочери, которой на тот момент было восемнадцать], поэтому расскажу тебе кое-что о ней.
У Лус появился ухажер, юноша, с которым она познакомилась здесь, в Хюммело. Он остановился у Венинка ван дер Кустерта и (…) пока что вынужден скрываться. Сам он называет себя Ге Бехар, но зовут его Георг Бехар, и он… англичанин, мало того, позабытый англичанин. Всех англичан интернировали, а к нему судьба оказалась благосклонна, и он выбрался (слишком долго рассказывать, как ему это удалось). Теперь он в относительной безопасности в Ахтерхуке. К счастью, он прекрасно говорит по-голландски, и никто не замечает, кто он. Время от времени улавливаешь легкий английский акцент, но, если ничего не подозреваешь, можно принять это просто за личную особенность. Кроме нас и Гудхартов, о его происхождении никто не знает, и, разумеется, до конца войны это нужно держать в строжайшей тайне. Ге, как нам можно его называть, девятнадцать лет, и, как ни странно, он очень похож на тебя. С Лус у них серьезные отношения, но о помолвке, разумеется, речи не идет. Ему дозволено приходить к нам в дом, но «до нежностей», по словам Лус, дело у них еще не дошло. Он хочет стать священником в Англии, но никто не знает, когда это будет. Его семья, мать и сестры, живут там. Отец, а он был консулом, умер. Представляешь, Лус может выйти замуж за английского проповедника? Но время покажет. Нам кажется, что он милый, приятный юноша и выглядит много старше девятнадцати, потому что много где побывал и много чего пережил[96].
В тот же самый день Форе отмечает в дневнике, что каждый еврей обязан теперь носить маленькую «оранжевую» звезду. По ее словам, голландцы относятся к евреям «с огромным уважением… Многие господа здороваются с дамами с оранжевой звездой». Бехар-Блейк наверняка тоже обратил внимание на участь евреев, хотя, быть может, не столь беспечно, как Форе. Однако по большей части ее письмо подтверждает его дальнейший рассказ о подпольной работе. Возможно, он выдумал историю об отце-консуле, или Форе вообразила себе ее, как и его «английский» акцент.
В Москве семьдесят лет спустя я спросил Блейка, получал ли он какое-то удовольствие от работы в Сопротивлении. «Да, да, разумеется, в моем характере была сильная тяга к приключениям, безусловно».
В 1999 году, размышляя на эту тему в интервью нидерландскому радиожурналисту Гансу Олинку в Москве, Блейк отметил: «Я жаждал приключений. И правда [от души рассмеявшись], они всю жизнь меня привлекали. Иначе, скажу вам откровенно, я бы тут не сидел»[97].
С точки зрения Блейка-детерминиста, этот путь сам избрал его, а не наоборот. Он объяснил: «Вот стоит только за что-то взяться, а потом оно развивается само по себе, если можно так сказать. Я начал с побега»[98]. В 1942 году он отправился в рискованное нелегальное путешествие в Британию через Бельгию, Францию и Испанию.
