Владимир Гринфельд
Катастрофа
Научно-фантастический рассказ
Газета «Молодой дальневосточник»; Орган Хабаровского краевого и городского комитетов ВЛКСМ; №№ 63, 64, 65, 67, 70. 1956 г. Хабаровск.
Научно-фантастический рассказ
Работа в редакции кипела всю ночь. Курьеры носились с непостижимой быстротой, вверх — вниз сновали метранпажи, редакторы, потные и растрепанные, охрипшими голосами отдавали последние указания, журналисты не отрывались от телефонов. Линия на Токио и Гонолулу была загружена до отказа.
Номер готовился в набор, и редактор, закуривая чуть ли не сотую сигарету, еще раз пробегал гранки:
«Грандиозная катастрофа! Волны Великого океана разрушили одно из величайших начинаний нашего века!» — Что ж, недурно. «Вся Америка скорбит о безвременной кончине мистера Петерса, бескорыстного борца против голода — необходимы траурная рамка и портрет, погрудный или во весь рост. Есть что-нибудь пикантное? Ага, никогда не расставался со своей тростью, — фамильная гордость. Жил под водой, аскет, идеалист из штата Кентукки, отдал всю жизнь спасению народов Азии и Океании от угрозы голода. Ладно, пойдет. Что еще? «Интервью мистера Мицуи Оба, крупнейшего экспортера риса: «Япония рыдает над гробом безвременно почившего…» — гроб надо было бы убрать — тело до сих пор не найдено. Кстати, без вести пропал и одни японец, кажется, какой-то ученый, да, некто Ватанабе Сидзуо… — Редактор потер, рукой утомленные глаза и, отложив сигарету, взялся за телефон:
— Халло, Вайнер! Дайте шапку: «Герои мировой науки», и два портрета рядом: Петерса и этого японца, Ватанабе. Что? Нет портрета? Я вас еще должен учить что делать, да? Нет, вы далеко не пойдете, Вайнер. Возьмите любую желтую физиономию, подретушируйте — и готово! В Японии произведет прекрасный эффект.
Повесив трубку, он вернулся к гранкам:
«Торговая палата Сен-Луи, выражая свое глубочайшее сожаление по поводу смерти члена палаты, уважаемого мистера Лонделла, борца за прогресс и цивилизацию, решила воздвигнуть памятник этому деятелю культуры. Средства на постройку памятника будут собраны путем подписки».
— Это вы, Кингсбоу? Дайте рисунок — проект памятника этому Лондингу или как его там, да, Лонделлу. А впрочем, нет, не надо — они еще не соберут денег на него.
Позвонил владелец газеты, и редактор восторженно закричал в телефон:
— Да, да, мистер Эндрюс, этот Петерс — просто золотое дно. Только на прошлой неделе мы подарили читателям его невероятное открытие, избавление от голода во веки веков, а сегодня — колоссальная катастрофа! Открытие лопнуло, как мыльный пузырь, секрет фирмы погиб, видимо, под обломками его лаборатории. Я скромно надеюсь, мистер Эндрюс, что тираж вашей газеты значительно возрастет.
Номер пошел в набор, и рано утром, как и всегда, на мокрых улицах, в тумане Нью-Йорка раздались хриплые голоса продавцов газет:
— Небывалая катастрофа! Угроза голода! Волны океана — против успехов науки и прогресса! Гибель выдающихся деятелей науки, благороднейших представителей человечества!
* * *
Ватанабе Сидзуо просыпался медленно. Свет врывался в комнату через круглое застекленное отверстие в потолке и звал к жизни, к работе. Сон еще таился в теплых складках одеяла, крепко держал отдыхавшее тело. Сон был приятный, он вызывал в памяти Ватанабе полузабытые образы счастливого детства, мечтательной юности. Просыпаться не хотелось.
Солнечные блики дрожали на воде аквариумов, на перламутре морских раковин. Значит уже семь тридцать: за два года Ватанабе привык к своей комнате и к регулярному будильнику — солнцу. Открыв глаза и улыбаясь, он вспоминал обрывки сна — фрагменты своей жизни.
Вот узкая тропинка, извиваясь, бежит по склонам горы, все выше и выше. По бокам тропинки стоит лес, и деревья с темно-глянцевитой листвой молча, и не шевелясь смотрят на маленького, любопытного мальчика. Он то подпрыгнет на одной ноге, то замрет, вглядываясь в сырую темень леса антрацитовыми глазками-бусинками. Это — Ватанабе, сын сельского учителя.
Японский лес молчалив, в нем не слышно пения птиц, только сухой треск цикад нарушает его тишину. Яркооперенные птицы беззвучно пролетают над черноволосым мальчуганом. Но зато поет Ватанабе, поет громко, во весь голос, как поют только в детстве, не боясь, что тебя услышат. Сидзуо Ватанабе счастливо улыбнулся, откинул одеяло и, напевая какой-то детский мотив, начал натягивать майку и трусы. Потянул за тонкий шелковый шнурок свисавший с потолка: часть стеклянного купола сложилась, как веер, и свежий ветер, пахнущий солью морей, проник в комнату.
…Маленький домик в конце села — это их домик. Деревянная крыша, оконные рамы, из бамбука, раздвижные стены из вощеной бумаги — фусума. Кажется, стоит ветру дунуть посильнее — и домик улетит, но он стоит крепко, похожей на старое-престарое скрюченное непогодами и умелым садоводом дерево, что растет в кадке за домом. Только дрожат стены, весь дом скрипит, как цикады в рощах, мерцают угольки в котацу[1], и Ватанабе, сидя на теплой лежанке, внимательно слушает рассказы отца.
О чем только не говорит старый Мицудаси! О невидимой жизни цветов, и о том, как он потерял руку на войне, о том, почему оккупационные власти не разрешают детям рассказывать о причине страшных войн и о древних легендах горы Фудзи-Яма, чья покрытая снегом вершина в ясные дни была видна из деревни, о голоде тружеников Японии и о тайнах морских жителей — крабов, которые ходят боком, разноцветных морских звезд, и жгучих медуз, и колючих ежей.
И впервые от отца услыхал Ватанабе о громадных подводных лугах, в зарослях которых скользят серебристые рыбы, прыгают зеленые креветки, медленно проплывают большие черепахи, закованные в крепкий панцирь, как самураи в уездном музее.
Как давно это было! Ватанабе полной грудью вдохнул свежий, пахнущий солью и йодом воздух и приступил к утренней зарядке. Руки вперед, вверх, в сторону, назад. Руки вперед…
…А сколько у нас цветов! Цветы на картинах, которые сворачиваются в трубки и терпеливо ждут появления гостей, чтобы заблистать во всей своей красе, цветы в горшках и в клумбах, нежно-бархатистые хризантемы, всех оттенков, они всегда чуть-чуть пахнут осенью и будят в душе печаль и несбыточные мечты, и ветка «сакуры» — цветущей вишня, национального цветка Японии, приколотая в праздничный день над дверью каждого дома.
Но просто удивительно, как быстро бежит время. Вот Сидзуо Ватанабе целует отца, тоскливый гудок паровоза — юноша едет в университет. Потом — светлые аудитории, мечты о подвиге во имя народа, много песен, много смеха, счастья, звон струн сямисэна. Правда иногда приходится ложиться спать на пустой желудок и просыпаться с единственной мыслью: где бы немного подработать? Но это ничего не значит — у юности своя логика. Прогулки за город, ночи над книгами, улыбки подруг, трепет и дрожь перед лицом очередного грозного экзаменатора, скромные студенческие пирушки — пять лет промелькнули как один день.
Сидзуо Ватанабе продолжал делать гимнастику. Так, теперь прыжки на месте, раз-два, раз-два. Сверху лилось солнце и чуть слышно доносился плеск волн.
Впрочем, надо сознаться, что не всегда все идет так хорошо. Вот студенческая демонстрация — сотни и тысячи юношей и девушек стоят перед зданием муниципалитета и, скандируя, выкрикивают протест против увольнения прогрессивно настроенных преподавателей. Такой погожий весенний день, все в белом, и теплый ветер треплет волосы. Напротив — солдаты, они тоже в белом — молодые японские парни в американской форме.
