В этот вечер мы возвращались к этой песне снова и снова. Пели громко и почти непрерывно: Пусть будет жизнь моя опасной –

Коварств и мук я не боюсь.

Я в этот взор очей прекрасных

Весь без остатка окунусь.

Наутро кто-то из соседских номеров с насмешкой спросил: «Ну, поднялись со дна морского, не утонули?». «Вроде живы, – отшучивались мы, – сейчас посмотрим, осталась кедровка, или всю выпили?» Оказалось, все бутылки были опорожнены, только на дне каждой лежало по три кедровых орешка.

Ехать в центр Москвы не имело смысла, хотя и был воскресный день, так как за окном царила стальная промозглая сырость. Да и желания особого не было, каждый из нас не раз бывал в Москве. А тут такая неожиданная встреча. Сергей Червонных, в угоду нам, сделал ещё ходку в магазин. Кедровка с орешками на дне бутылок пришлась очень кстати.

– Юрец, – говорил мне Пиринский, – ты напомнил мне об Азии и только растревожил душу. Поясняю. Неприязнь к ней навеяна последующими ужасными событиями, которые произошли там со мной. Это то самое «нечто», о котором я обещал тебе рассказать. Исповедаюсь тебе ещё раз, как и когда-то, видно, для того мы и встретились. Слушай, Юрец, да и ты Серёга. Теперь у меня и от тебя нет секретов.

«Всё у меня складывалось нормально. Армия, женитьба и институт, который я окончил заочно, остались позади. Я увлёкся по-настоящему работой. После института Курортологии, перешёл в объединение «Южукргеология» и занимался разведкой подземных вод. Кстати, по этой части я тоже проходил курсы совершенствования, здесь же. Слушал лекции и консультировался у наших известных корифеев Боревского и Язвина. Потом занимался инженерно-геологическими работами, связанными с Северо-Крымским каналом, а близ Одессы исследовал процессы возникновения оползней. В общем, расширял круг знаний и набирался практического опыта, работая серьёзно и увлечённо. Прошёл путь от техника до руководителя партии, а потом стал заместителем начальника экспедиции. И уже пророчили в начальники. Но… – тут Пиринский сделал длительную паузу, задумался, собираясь с духом, и, наконец, продолжил: – Тогда, в канун дня Советской армии (так совпало) нам выдали приличную премию, и мы, естественно, хорошо отметили эту дату в коллективе. Все начали расходиться, но на меня что-то накатило: на душе было хорошо, а домой идти не хотелось, перед этим слегка повздорили с женой. Вместо дома, я забрёл в привокзальный ресторан. Выпил коньяку, закусил лимоном. Ещё выпил. И в кассе вокзала взял билет в поезд на первый рейс до конечной станции. Определившись в купе, пошёл в ресторан поезда. До закрытия ресторана хорошо нагрузился, вернулся в купе. Проспался и снова засел в ресторане. На конечной станции вышел, и снова взял билет на ближайший рейс до конца. А там опять купе, опять вагон-ресторан, потом сон и так далее. Прошло, наверное, суток пять. Я очнулся уже на лавке привокзального зала ожидания. Около меня стоит милиционер азиатской наружности, спрашивает документы. Лезу в карманы: пусто – нет ни денег, ни документов. Страж порядка ведёт меня в отделение. Там интересуются моими анкетными данными, и я узнаю, что нахожусь в Киргизии в городе Фрунзе. Затем меня отправляют в какой-то распределитель. По моим словесным показаниям делают запросы и ждут официального ответа с места моего проживания и работы. А я всё это время нахожусь под стражей. Прошло двадцать дней после запроса, прежде чем милицейские власти получили требуемые сведения, затем вручают мне на руки билет в общий вагон до Одессы и справку, подобную той, какую выдают заключённым после освобождения. И я, наконец, являюсь домой спустя двадцать восемь дней после памятного дня Советской армии. В семье и на работе, естественно, был переполох. С женой всё обошлось, а на работе сначала вызвали в партбюро (в армии я стал членом партии), влепили строгий выговор с занесением в личное дело и после этого понизили в должности до рядового инженера. Правда, через три месяца почти реабилитировали, сперва перевели в старшие инженеры, а ещё через год доверили партию. С тех пор я очень «не взлюбил» вашу Азию, хотя понимаю, она здесь не причём».

С понедельника мы с утра пошли на занятия, а с трёх часов дня снова оказались в номере, где продолжили осваивать кедровку и вести разговоры на разные темы, в том числе и о моём поэтическом творчестве.

– Печатались где-нибудь твои стихи, Юрец? – спросил неожиданно Сашка, и своим вопросом попал в самое моё больное место.

– Печатались, в основном в газетах, преимущественно в тех, где я в тот момент находился. А когда занимался промышленными водами, то побывал почти во всех областях республики. Там печатались не только стихи, но и статейки и очерки о геологах.

– Как же тебе удавалось сочетать всё это с работой?

– Всё просто. Приезжая на место, я, как правило, арендовал в ближайшей автобазе грузовой автомобиль, необходимый для работы. Для этого надо было оформить бумаги и дождаться из объединения перечисления денег. Пока не поступят средства, я был свободен. Вот тогда-то от нечего делать я писал и публиковал в местных газетах свои опусы.

– Помню, помню, – вмешался в разговор Сергей Червонных, – в нашей областной газете «Путь Ленина» я встречал твои стихи «Язык камней» и ещё что-то.

– Было такое, – подтвердил я. – Особенно много печаталось на Мангышлаке. Там я побывал почти на всех нефтепромыслах и не только.

– Может, что-нибудь прочтёшь наизусть, Юрец? – попросил Пиринский.

– Не проблема, – ответил я. – Только стихи по-пьянке плохо усваиваются.

– А без пьянки у нас времени для этого не будет. Давай, Юрец, сделаем так – стихи твои будем слушать не «по-пьянке», а вполпьяна, – подвёл итог Александр.

– Само то, – согласился я. – Вот когда мы с Сергеем блуждали по пескам, у меня появилось стихотворение «Живой песок», прочту главные строки:

Среди безмолвной дикой прелести,

Там, где раздолье и тоска,

Бугристый, грядовый, ячеистый

Лежит живой массив песка.

Дитя воды и ветра буйного

На неподвижность обречён

За то, что нрава был разгульного

И жизнью вольной увлечён.

Из века в век желает страстно он –

Сквозь даль седую и бурьян, -

Счастливым и волной обласканным,

Катиться прямо в океан.

И ветром бурьевым встревожены

Песчинки – верные гонцы

Несут мечты те безнадёжные

С забытых мест во все концы.

– Прямо не песок, а человек, «на неподвижность обреченный за то, что нрава был разгульного и жизнью вольной увлечённый», – пафосно молвил захмелевший Сергей Червонных. – Юра, это ты про нас, геологов, написал, не так ли?

– Про песок, Серёжа, в котором мы вязли на твоей машине. Но, безусловно, хорошо то, что ты это воспринимаешь по-своему. И мне уже самому кажется, что это мы с тобой желаем страстно катиться прямо в океан мечты своей. Спасибо тебе.

Меня понесло, и я заговорил: – А когда я уже на своём объекте работал, то прямо у входа в кашару, где мы жили, написал плакат:

Наш канал – это стройка века,

Человеку на прочность проверка!

Это для шоферов, чтоб уважали своего шефа, то есть меня. Для меня хуже всего было общаться с этой категорией людей. Куда-нибудь самовольно зафитилят на машине – а у меня рация – и три раза в день надо докладывать обо всём на базу. Скрываешь, конечно, а сам дёргаешься. В песках редкие селения и находятся за сорок-пятьдесят километров, всё что угодно может случиться. Я там мало писал, некогда было. Но одно стихотворение прочту, оно повеселее чем прежнее, называется «Три Пери».

В пустыне знойной, близ Арала –

Чуть-чуть южней горы Карак, -

В тот день палящая стояла

И нестерпимая жара.

И вдруг из-под земли ударил

Искристо-яростный фонтан,

А вместе с ним под дробь литавр

Три девушки явились там.

И зазвенели птичьи трели –

Забыли все о духоте, -

Очаровательные Пери

Кружились в танце на воде.

Тела их гибкие ласкала