В те времена в ресторанах не было такой разнообразной и необходимой техники, как сейчас, и многое приходилось делать вручную. И, конечно, после этого случая, сухари я резала много тысяч раз, как и все остальные.

Глава 5. Любовь – это когда не за, а вопреки

К тому времени я рассталась с первой любовью своей жизни, длившейся пять лет, разогнала всех ухажеров и была вольная, как ветер. Я кайфовала от своей свободы и не могла ею надышаться.

И тут на меня свалилась новая любовь. Мощная и до этого неведомая. Любовь к ресторану и всему, что с этим связано. Я вся светилась и не заметить этого было невозможно.

Неудивительно, что и для ресторана я тоже оказалась находкой.

День за днём я открывала для себя новые таинства, которыми в избытке меня одаривала полюбившаяся вдруг профессия. И чем ближе к завершению был мой отпуск, тем отчётливее я понимала, что в торговлю я не вернусь.

Я чувствовала, что нравлюсь «директорам», и это чувство было взаимным. В процессе работы я полностью изменила своё мнение о директоре, и от недопонимания первого дня не осталось и следа. Многим это покажется странным, но я никогда его не боялась. Хотя Аллана Рояловича боялись многие, потому что в гневе этот человек был поистине страшен.

В первый месяц моего обучения произошел случай, благодаря которому ничто не могло повлиять на моё отношение к этому человеку.

Было очередное рабочее утро, сервировка зала заканчивалась, и «директора» (Галина Фёдоровна очень не любила, когда их так называли, потому что ДИРЕКТОР у нас был один) сели за стол завтракать. Кто-то из девочек обслуживал их, я же, обучаясь носить поднос, расставляла на столах стекло, завершая сервировку. Вышагивая по залу с полным подносом бокалов, я услышала, что кто-то меня зовёт и обернулась. За моей головой повернулась и моя рука, и вся красота, стоявшая на подносе, начала одна за другой падать вниз, разбиваясь о пол, и разлетаясь тысячей мелких осколков во все стороны чисто убранного зала.

Сказать, что я испугалась – это не сказать ничего. Леденящий ужас обрушился на меня, и я в страхе повернулась к директору, готовая разрыдаться. Чувство вины и стыда, и мысль, что сейчас я оставила здесь практически всю свою первую зарплату – заполонили в момент мою голову. И только чувство собственного достоинства как-то ещё сдерживало слёзы, готовые в любой момент хлынуть из моих глаз. Мне показалось, что все звуки вокруг стихли, и только глухой мог не услышать, как громко сейчас стучит моё сердце. Я замерла в ожидании предстоящего крика…

Но никто не закричал.

Галина Фёдоровна, как ни в чём не бывало, продолжала пить чай, а директор, глядя в мои огромные от страха глаза, спокойно сказал: «Не переживай, Альбина, мы все били посуду, это нормально».

Это был первый раз, когда он обратился ко мне по имени. До этого момента я считала, что он даже не помнит, как меня зовут.

Свою первую зарплату я получила полностью и даже больше. Все до единого бокалы в этот месяц были списаны на счёт ресторана, а такое в ресторане считалось редкостью. Учёт посуды вёлся у нас очень строго и без вычетов практически не обходилось. Чем была вызвана та акция доброты – я не знаю, но она стала для меня очень показательной, и я была за неё благодарна.

За многие годы работы в этом ресторане, крики руководства я слышала регулярно. Иногда с них начиналось утро. Но почему-то это никогда не внушало мне страха, и позже я даже вывела некую систематику.

Во-первых, кричал всегда кто-то один: либо это был директор, либо Галина Фёдоровна. Директор выступал в роли «злого полицейского», когда срочно нужно было прекратить недовольство коллектива и ненужные разговоры, возникающие из-за каких-то нововведений, штрафов, и просто, чтобы не расслаблялись.

В такие дни, все, как правило, собирались на утреннюю планёрку, на которой Аллан Роялович, не утруждая себя в подборе выражений, «проходился» по всем нашим косякам. А в ресторане без этого, поверьте, не бывает. К середине речи накал его недовольства и уверенности в собственной справедливости достигал своего апогея: лицо становилось красным от негодования, молнии из глаз летели во все стороны, а от крика звенело в ушах и содрогались стены. В эти моменты каждый, кто понимал, что сия пламенная речь касается и его непосредственно, стояли, потупив взгляд. Все вопросы и возражения в такие моменты отпадали сами собой, хотя о них, собственно, никого и не спрашивали.

Окончание разбора полётов и самой планёрки заканчивались неизменно тем, что, если кого-то что-то не устраивает, то мы можем собираться и валить в любом понравившемся нам направлении. Все это было сказано, конечно же, в куда более грубой форме. Тем не менее, никто никуда валить, естественно, не собирался, разве что по своим рабочим местам. А недовольство, если и присутствовало, то оставалось у каждого глубоко внутри.

Это были чётко спланированные показательные выступления, которые позволяли управлять огромным коллективом и держать его в ежовых рукавицах.

Однако нередко случались и другие приступы дурного настроения, виновник которых был нам неизвестен, и они, на мой взгляд, были гораздо опаснее. В такие моменты на пути директора лучше было не попадаться.

Почему-то чаще других с этим не везло небезызвестной Абрикосовой, которая была большой любительницей болтать по телефону. Отсутствие мобильных телефонов в те времена никоим образом не отменяло эту возможность. В нашей доступности было целых две линии, предназначенных для разговоров по работе. Абрикосовой же это понимание не мешало зависнуть на одной из них и, увлечённо разговаривая, забыть обо всём на свете.

Если в это время директору вдруг приспичило попить чай или что-то ещё, а дозвониться, в силу занятости обеих линий он не мог, он вылетал из своей берлоги со скоростью света и все, кто попадался в этот момент на его пути, вжимались в стены от страха. Или экстренно возвращались туда, откуда шли.

Абрикосова почему-то не успевала. И мощнейший природный катаклизм в лице директора обрушивался всей силой на её бедную голову. Трубка тут же выхватывалась из рук, летела в первом попавшемся направлении и на этом жизнеспособность последней заканчивалась. Сколько их поменялось в ресторане, не сосчитать. Сама Валерия в такие моменты была неизменно уволена и отправлена куда угодно, даже на небо за звёздочкой. Поварам, официантам, мойщикам, уборщикам и всем причастным, было приказано не покидать свои рабочие места до самого конца своего рабочего дня. Даже в туалет. Иначе они могли собираться вслед за Абрикосовой, потому что уволены будут все. Тут же. И навсегда.

Конечно же, никто уволен не был. Устроив всем встряску, и подняв каждому адреналин, стихия успокаивалась и удалялась в свои апартаменты, бросив на ходу: «Официанты, принесите мне чай!» Естественно, со своим неподражаемым акцентом.

Наверняка читатель сейчас подумает, как вообще в таком дурдоме можно работать и терпеть подобное отношение? И будет, по-своему, прав. Лично я уверена, что далеко не каждый человек сможет работать в ресторане. Эту особую неповторимую атмосферу вы не встретите ни в одном другом месте. И зачастую это адски тяжелый труд. Поэтому либо вы полюбите всё в нем, едва прикоснувшись, либо не сможете понять эту жизнь никогда.

Глава 6. Решение принято и обжалованию не подлежит

Нередки были случаи, когда ученики, пришедшие к нам на работу, покидали ресторан после первых же дней работы в нём. Одни – после извержения вулкана «директоров». Со словами: «Простите, но на меня так даже мама с папой не кричат!» Другие – не выдержав темпа и условий многозадачности.

Они собирали свои вещи, прощались с нами и отправлялись на дальнейшие поиски работы. И я нахожу такое решение более правильным, чем решение других взять месяц-другой на раздумья: «моё – не моё; стерпится – слюбится». Не стерпится и не слюбится. Если с первых дней вы понимаете, что минусов в этой работе для вас гораздо больше, чем плюсов – не тратьте время! Ни своё, ни чужое.