Несмотря на то что Сергиевский лично не знал Владимира Ильича и сам находился под надзором полиции, именно его решили направить для встречи петербургского гостя. Много лет спустя Николай Львович рассказывал:

«В назначенный час я пришел на вокзал и, окинув взором почти пустой буфет и удостоверившись, что все обстоит благополучно, я тут же заметил около условленного столика маленького человека со всеми прочими приметами В. И. Немедленно подошел к нему, сказал пароль. В. И. ответил, быстро взял свой саквояж и без дальних слов направился за мной, чтобы скорее выбраться из места, находящегося под усиленным наблюдением полиции. Первое время мы шли почти молча, изредка перекидываясь незначительными замечаниями, имевшими целью ознакомить В. И. с обратной дорогой на вокзал. Я с любопытством наблюдал его… Осторожный, пытливо озирающийся, наблюдательный, спокойный, сдержанный, при всей своей, мне уже известной по письмам, темпераментности, В. И. представлял собой полнейшую противоположность Н. Е. Ого, думал я: если пламенный, отчаянный Н. Е. сложит свою буйную голову, то этот сложит голову общего врага. Как я пожалел тогда, что они не вместе… Так они дополняли бы друг друга…

Пришли мы с В. И. на квартиру, только что накануне снятую для Н. Е., и здесь ждали его вдвоем несколько часов. Наконец явилась М. Г. Гопфенгауз и сообщила, что жандармы закапризничали — нашли какой-то повод для того, чтобы отложить освобождение Н. Е. еще на один день. Делать было нечего. В. И. необходимо было выезжать в Москву, откладывать отъезд до следующего дня было нельзя, и он скромненько ушел на вокзал теперь уже один — пройдя всего раз, он превосходно заметил дорогу».^[6]

Так в последнюю минуту рухнул тщательно продуманный план встречи во Владимире.

В 1897 г., почти одновременно с Владимиром Ильичем, в Сибирь выслали и Николая Евграфовича. Случилось так, что по дороге в Сибирь они оба оказались в московской пересылочной тюрьме. Старшая сестра Владимира Ильича Анна Ильинична сумела сообщить брату об этом.

Появилась новая надежда на личное знакомство, правда, в тесных стенах тюрьмы или арестантского вагона. Но и эта встреча не состоялась: Владимира Ильича отправили в Сибирь раньше Федосеева. Некоторым утешением в этой новой неудаче было то, что Федосеев познакомился с сестрами Владимира Ильича. Особенно он подружился с Анной Ульяновой, которой подарил на память свою фотографию.

Анна Ильинична вспоминала: «На меня и сестру, провожавших Николая Евграфовича в ссылку, — мы стояли у вагона, но были ненадолго впущены и в вагон, — он произвел впечатление неотразимо привлекательной личности. Особенно хороша была его раскрывавшая перед ним все сердца, прямо обаятельная улыбка! Мы провожали в этот момент не товарища, которого видели в первый раз в жизни, а близкого, дорогого, почти родного человека. Сколько нежности и чуткости было в его сильной натуре!»^[7]

Владимир Ильич узнал, что по дороге к месту ссылки Федосеев обязательно должен быть в Красноярске. Узнал и о том, что в красноярской фотографии Кеппеля обычно фотографируют всех ссыльных. Очень может быть, что Владимир Ильич выработал план личной встречи с Федосеевым или на перроне вокзала, откуда арестантов должны были переправлять в пересыльную тюрьму, или в фотографии Кеппеля. Приехав в Красноярск, он тотчас же начал наводить справки о времени прибытия поезда с арестантским вагоном.

4 апреля поезд прибыл. С трудом прорвавшись к столыпинскому вагону, Владимир Ильич успел пожать руки некоторым знакомым товарищам, но тут произошло событие, о котором впоследствии рассказал его очевидец Ю. О. Мартов:

«В Красноярске нас должны были встретить местные губернские власти. Поэтому наш полковник, который терпел, что на больших станциях конвой, с которым мы сблизились, позволял нам вольности общения с публикой, отдал строгий приказ не допускать, чтобы в Красноярске мы подходили к окнам. Между тем именно в Красноярске мы заранее сговорились встретиться с выехавшими туда ранее нас Ульяновым и сестрой Г. М. Кржижановского — А. М. Поэтому, как только поезд подошел к станции, мы быстро спустили стекла и стали обмениваться рукопожатиями и торопливыми вопросами с подбегавшими к вагону указанными друзьями. Произошел величайший переполох. Полковник, выскочивший из вагона, чтобы рапортовать властям, заметался, как бесноватый, а в вагоне, после тщательных попыток конвойных оттащить нас от окон, раздалась команда унтера: „Шашки наголо!“ — и угрожающе зазвенело оружие. Мы пришли в крайнее возбуждение и, укоряя смущенных конвойных, среди которых всё время пути небезуспешно вели пропаганду, кричали: „Колите!“ — и продолжали цепляться за окна. Гам и смятение наконец прекратились, когда станционные жандармы догадались схватить Ульянова и его спутницу… и на наших глазах потащили их в какую-то комнату, откуда, впрочем, их скоро выпустили…»^[8]

Как потом выяснил Владимир Ильич, 4 апреля Федосеева в Красноярск не привезли. Узнав, что 10 апреля прибывает новая партия, он опять поехал на вокзал, где наконец увидел в окне вагона бледное лицо Николая Евграфовича, хорошо знакомое ему по многочисленным описаниям, а возможно, и по фотографиям.

Однако все его попытки прорваться к вагону не увенчались успехом: конвойные и жандармы грубо отталкивали всех, угрожая оружием.

Потерпев неудачу на вокзале, Владимир Ильич пытался встретиться с Федосеевым в фотографии Кеппеля. Очевидцы рассказывают, что он многократно приходил туда в надежде, что Николая Евграфовича приведут фотографироваться. К сожалению, встреча так и не состоялась… Неудача была тем горше, что Владимир Ильич уезжал почти на три года в Шушенское, а Федосеев — на пять лет в Восточную Сибирь. Было ясно, что ни о какой встрече в течение ближайших лет речи быть не могло.

Есть еще одно воспоминание, которое свидетельствует, что Владимир Ильич все же добился краткого свидания с Федосеевым. Вот что рассказывает об этом Н. Л. Сергиевский: «На прощанье мы устроили в красноярской тюрьме дерзкую шутку. Н. Е. Федосееву, которого отправляли в Иркутскую губернию, очень хотелось повидаться с В. И. Ульяновым, В. И. тоже желал этого свидания. Чтобы устроить его, мы, выходя из тюрьмы, не забрали своих пожитков, а на следующий день явились за ними в тюремный цейхгауз с телегой, которую кроме извозчика сопровождал Ульянов в качестве… якобы хозяина телеги. Одетая в шубу купецкая фигура Ульянова показалась часовым подходящей для извозопромышленника, и они нас пропустили. В цейхгаузе мы потребовали у надзирателя вызова Федосеева как „старосты“ политиков для сдачи нашего имущества. Таким образом, пока мы извлекали и нагружали свое добро, Ульянов и Федосеев могли беседовать к великому смущению „помощника“, понявшего, что его одурачили, но не пожелавшего поднимать шум…»^[9]

30 апреля 1897 г. Владимира Ильича отправили на пароходе «Св. Николай» вверх по Енисею — в Минусинск.

Николая Евграфовича сослали в Верхоленск Иркутской губернии. Там он оказался вместе с группой политических ссыльных — Г. М. Кржижановским, Я. М. Ляховским, А. М. Лежавой и др.

Итак, Ленина и Федосеева разделили сотни верст, но они тем не менее сумели быстро наладить между собой переписку, стараясь держать друг друга в курсе всех событий. Их переписка (к сожалению, не сохранившаяся) приобрела столь регулярный характер, что, как только в ней возникла непредвиденная пауза, Владимир Ильич начал волноваться. 21 декабря 1897 г. он встревоженно писал Анне Ильиничне: «Федосеев и Ляховский не пишут ни слова — черт их знает, что у них там делается!»^[10] И вновь, спустя месяц: «Н. Е. Ф. мне не пишет, не отвечает даже, хотя я писал ему 2 письма. Попеняй ему на это, если будешь писать. Об „истории“ в Верхоленске я слыхал: отвратительный нашелся какой-то скандалист, напавший на Н. Е.»^[11]

Тревога Владимира Ильича была не напрасной: Федосеев действительно оказался в сложной ситуации, которая в конце концов окончилась для него трагично. Дело в том, что еще в московской пересыльной тюрьме он подвергался клеветническим нападкам заключенного Юхоцкого, пароходного кондуктора из Новороссийска, который обвинял его в том, что он якобы присвоил какие-то общие деньги. Попав в ссылку вместе с Федосеевым, Юхоцкий продолжал преследовать его своей клеветой. Нелепость обвинений была столь очевидной, что никто к ним всерьез не отнесся. В других условиях и Федосеев, вероятно, не стал бы так болезненно реагировать на голословные наветы. Но еще до высылки в Сибирь он был так измучен и издерган тюремным заключением и допросами, что воспринимал все необычайно остро. И когда клеветник принялся и в Верхоленске травить его, натянутые до предела нервы не выдержали. В июне 1898 г. Н. Е. Федосеев покончил жизнь самоубийством.