“Первые полвека своего существования (с 40‑х годов XIX века) марксизм боролся с теориями, которые были в корне враждебны ему. В первой половине 40‑х годов Маркс и Энгельс свели счёты с радикальными младогегельянцами, стоявшими на точке зрения философского идеализма. В конце 40‑х годов выступает борьба в области экономических учений — против прудонизма. Пятидесятые годы завершают эту борьбу: критика партий и учений, проявивших себя в бурный 1848 год. В 60‑х годах борьба переносится из области общей теории в более близкую непосредственному рабочему движению область: изгнание бакунизма из Интернационала. В начале 70‑х годов в Германии на короткое время выдвигается прудонист Мюльбергер; — в конце 70‑х годов позитивист Дюринг. Но влияние того и другого на пролетариат уже совершенно ничтожно. Марксизм уже побеждает безусловно все прочие идеологии рабочего движения.

К 90‑м годам прошлого века эта победа была в основных своих чертах завершена… Возобновившаяся международная организация рабочего движения — в виде периодических интернациональных съездов – сразу и почти … стала во всем существенном на почву марксизма”.

То есть к концу XIX века марксизм одолел всех конкурентов. Но появился другой вариант ревизионизма — внутри…

— Раз он победил, значит враждебные силы теперь могут быть только внутри.

— Всё по диалектике. “Изменились формы и поводы борьбы, но борьба продолжалась. И вторые полвека существования марксизма начались (90‑ые годы прошлого века) с борьбы враждебного марксизму течения внутри марксизма.

Домарксистский социализм разбит. Он продолжает борьбу уже не на своей самостоятельной почве, а на общей почве марксизма, как ревизионизм.”

— Это характерно было и для советского периода построенного социализма, когда враждебные теории уже не могли выступать как антисоциалистические, а вынуждены были рядиться в социалистические одежды, но по сути выступали против социализма. А некоторые граждане, которые должны были заниматься борьбой с этими антисоциалистическими силами, искали их где-то на периферии вместо того, чтобы увидеть их внутри самого марксизма в качестве некоторых «нововведений».

— Понятно, что для дважды два только один правильный ответ, а неправильных может быть сколько угодно.

— Это в математике. Ленин как раз и говорит, что если бы в математике были чьи-то интересы, то и дважды два тоже подвергалось бы сомнению.

— “В области философии ревизионизм шёл в хвосте буржуазной профессорской «науки». …Профессора повторяли тысячу раз сказанные поповские пошлости против философского материализма, и ревизионисты, снисходительно улыбаясь, бормотали (слово в слово по последнему хандбуху), что материализм давно «опровергнут»; профессора третировали Гегеля, как «мёртвую собаку», и, проповедуя сами идеализм, только в тысячу раз более мелкий и пошлый, чем гегелевский, презрительно пожимали плечами по поводу диалектики, – и ревизионисты лезли за ними в болото философского опошления науки, заменяя «хитрую» (и революционную) диалектику «простой» (и спокойной) «эволюцией»…”

— Да вот и сейчас есть такой Кравецкий, который вдруг выступил против диалектики. Мол, это не наука. Такие пустые никчёмные люди могут только громыхать пустыми кастрюлями и консервными банками. А мы с товарищем Климом Жуковым на Тупичке Гоблина разобрали писания Кравецкого. То, о чём писал Ленин, суперактуально, суперсовременно!

— Да, и вот следующие цитаты — прекрасный тому пример. “Ревизионисты в данном вопросе грешили в научном отношении поверхностным обобщением односторонне-выхваченных фактов, вне связи их со всем строем капитализма, – в политическом же отношении они грешили тем, что неизбежно, вольно или невольно, звали крестьянина, или толкали крестьянина на точку зрения хозяина (т. е. точку зрения буржуазии) вместо того, чтобы толкать его на точку зрения революционного пролетария.

Что кризисы не отжили своё время, это показала ревизионистам очень быстро действительность: кризис наступил после процветания. Изменились формы, последовательность, картина отдельных кризисов, но кризисы остались неизбежной составной частью капиталистического строя.

Картели и тресты, объединяя производство, в то же время усиливали на глазах у всех анархию производства, необеспеченность пролетариата и гнёт капитала, обостряя таким образом в невиданной ещё степени классовые противоречия. Что капитализм идёт к краху – и в смысле отдельных политических и экономических кризисов и в смысле полного крушения всего капиталистического строя, – это с особенной наглядностью и в особенно широких размерах показали как раз новейшие гигантские тресты… Не следует только забывать тех уроков, которые эта интеллигентская неустойчивость дала рабочему классу”.

Далее про аргументацию либералов.

“В области политики ревизионизм попытался пересмотреть действительно основу марксизма, именно: учение о классовой борьбе. Политическая свобода, демократия, всеобщее избирательное право уничтожают почву для классовой борьбы, – говорили нам, – и делают неверным старое положение «Коммунистического манифеста»: рабочие не имеют отечества. В демократии, раз господствует «воля большинства», нельзя дескать ни смотреть на государство, как на орган классового господства, ни отказываться от союзов с прогрессивной, социал-реформаторской буржуазией против реакционеров.

Неоспоримо, что эти возражения ревизионистов сводились к довольно стройной системе взглядов, — именно: давно известных либерально-буржуазных взглядов. Либералы всегда говорили, что буржуазный парламентаризм уничтожает классы и классовые деления, раз право голоса, право участия в государственных делах имеют все граждане без различия. Вся история Европы во 2‑й половине XIX века, вся история русской революции в начале XX века показывает воочию, как нелепы подобные взгляды. Экономические различия не ослабляются, а усиливаются и обостряются при свободе «демократического» капитализма. Парламентаризм не устраняет, а обнажает сущность самых демократических буржуазных республик, как органа классового угнетения”.

Сегодня для здравомыслящего человека очевидным является всё меньшее участие народа в голосовании. Люди понимают, что это фикция.

— Те, кто не участвуют в голосовании, вообще вне политики, они ею не интересуются.

— Это они так думают, что вне политики.

— Да, они так думают. А на самом деле помогают господствующему классу. Поэтому просто неучастие в выборах это не позиция. Как и участие. Ревизионисты берут только надстройку, а с базисом от этого ничего не происходит. Базис как был капиталистическим, так и остаётся. Классовая борьба – это борьба классов. А классы –это категория, которая относится к экономическому базису, а вовсе не к надстройке. Поэтому никак процессы в надстройке не могут изменить ситуацию. Если только в ней не произошли революционные изменения, тогда вы получили другое государство. Государство диктатуры противоположного класса — пролетариата.

— Далее Ленин указывает: “…Парламентаризм подготовляет этим не устранение кризисов и политических революций, а наибольшее обострение гражданской войны во время этих революций.

Кто не понимает неизбежной внутренней диалектики парламентаризма и буржуазного демократизма, приводящей к ещё более резкому, чем в прежние времена, решению спора массовым насилием, — тот никогда не сумеет на почве этого парламентаризма вести принципиально выдержанной пропаганды и агитации, действительно готовящей рабочие массы к победоносному участию в таких «спорах»”.

Видно на примере Европы, где происходят процессы в связи с ковидом…

— Давайте посмотрим на Белоруссию. Там прошли президентские выборы. Выборы — это инструмент сохранения диктатуры буржуазной власти. В данном случае — белорусской буржуазии. А есть в мире другая буржуазия, которая хотела бы установить в стране свою власть. Это более мощные хищники, у них есть деньги, которые они готовы раздавать каждому, кто выйдет на улицу. И таких людей оказалось довольно много. А дубинки, применённые против демонстрантов в данном случае — инструмент защиты парламентской демократии. Буржуазной демократии. Государство есть машина насилия в интересах господствующего класса. Поэтому если вы видите насилие, зачем визжать по этому поводу? Нельзя из государства сделать нечто ненасильное. Если будет пролетарское государство, то тоже будет насилие, но это будет насилие громадного большинства над ничтожным меньшинством. А сейчас наоборот.