– Давай прогуляемся по Москве памятников? – предложил он.

«По памятникам Москвы», – поправила его про себя, но говорить ничего не стала. И только потом поняла, что он хотел сказать.

– Только к ним надо идти не с пустыми руками, – улыбнулся. – Зайдём в магазин. Здесь, за углом.

Стоял в очереди. Она ждала возле окна, прислушиваясь, как он перешучивался с продавщицей, и вдруг поняла, что оценивает его как уже что-то своё. Раздражает? Слишком фамильярен? Много внимания чужим, забыл про неё? Улыбнулась себе – вот интересно!

Купил крымский портвейн, пластиковые стаканчики и мандарины. Показывая на бутылку, пояснил:

– Как раз по погоде. Надеюсь, ты не против? Пойдём.

Она ещё не понимала – куда и зачем «пойдём». Но уже была готова куда угодно. Его уверенность и спокойствие позволяли не думать самой, только следовать.

Есенин. Грустный каменный мальчик – она почувствовала. Глоток сладкого тепловатого портвейна из пластикового стаканчика, раскрытая мандаринка на его ладони. Поймала себя на мысли, что хочется взять дольку с ладони губами.

Тёмные зигзаги пустынных переулков, маленький садик. Блок. Едва различим – тёмная пустота вокруг. Пахнуло одиночеством, неустроенностью. Глоток портвейна. Он что-то процитировал, кажется, про скифов – она не слушала. Старалась понять – зачем она здесь, рядом с этим памятником, рядом с ним?

Снова бульварное кольцо.

– Теперь сюда.

В глубине тёмного дворика – чёрная глыба.

– Гоголь. Походи вокруг. Где бы ты не стала, он будет смотреть на тебя.

Послушно пошла вокруг памятника. Гоголь сидел нахохлившись, закутавшись в плащ (или что они тогда носили?), казался усталым и больным. Безразлично следил за ней тяжёлым взглядом.

Оглянулась. Он не отрываясь смотрел на памятник, мелкими глотками прихлёбывая из стаканчика.

Стала проваливаться. Пахнуло холодом. Этот город – нагромождение каменных зданий, толпы незнакомых людей, угрюмо стоящие памятники… Почувствовала себя слабой и беззащитной среди этого холодного месива.

Чтобы жить в этом городе – надо его знать, тогда он примет тебя, – пронеслось в голове.

Он – поможет?

Не обращал на неё внимания. Губы шевелились, словно разговаривал с кем-то невидимым. Поняла. Он привёл сюда не для того, чтобы показать ей памятники. Ему самому нужно их увидеть, вспомнить, что-то сказать. Она – с краю. Если ей интересно, то может поприсутствовать, он – не против. Почему-то не задело, не обидело… Это его город – он здесь живет, он им дышит.

Потом был Шолохов, плывущий в лодке среди отрезанных конских голов; Нансен, в широкополой шляпе, положивший руку мальчику на плечо; плоский Бродский с незряче запрокинутым к черному небу лицом.

Закончился портвейн, и уже заканчивалось её время, надо было домой, к Олегу, но не могла решить – хочет ли она уйти.

– Устала? По домам?

– Не очень…

– Я ещё в одно место хочу заглянуть. Тут недалеко. Поедешь со мной?

– Давайте.

Садовое кольцо маслянисто блестело в свете фар. Вскинутая рука. Такси. Податливая мягкость заднего сидения. Он навалился плечом, когда садился.

– Площадь Борьбы.

Таксист не знал.

– Метро «Новослободская». Я покажу.

Трамвайные пути огибают скверик неправильной формы. Тёмные здания. Пустынно и тихо – ни машин, ни людей, только ветер из подворотен.

Сквер не освещен. Пересекли, мимо тяжело присевших в темноте скамеек.

Медная (чугунная?) оконная рама словно повисла в воздухе. За ней – молодой человек. Смотрит оттуда, сказать что-то хочет.

– Здравствуй, Веничка.

Она не поняла. Искала надпись, чтобы определить – кто это?

Заметил.

– Веничка Ерофеев. «Москва – Петушки» не читала?

– Нет.

– Он описывает, как пьяным едет с Курского вокзала к своей любимой на станцию Петушки. Памятник на Курском сначала установили. А потом что-то не заладилось, и его сюда… До перестройки, да и во время, это знаковая книга была. В день его рождения почитатели таланта затоваривались спиртным и повторяли этот маршрут. Не знаю, сейчас кто-то ездит или нет… Пойдём, ещё покажу…

Прошли по скверу почти до конца.

Из темноты – силуэт девушки. Замерла. Ждёт. Лёгкое платьице. Длинная коса через плечо переброшена.

– Вот она, его любимая – блядь с длинной косой.

Взглянула на него непонимающе.

– Ты извини, это он её так называл. Любя…

Прислушалась к себе – это слово… – как он его произнёс – не звучало ругательством, скорее отдавало горечью и тоской. И было обидно, что ничего она не знает, ничего не читала, стоит тут как дура!

Сказала, не поворачивая головы:

– Я бы эту площадь Площадью Любви назвала.

Он усмехнулся.

– Да. Это бы больше подошло.

– Расскажите мне про них.

– Оля! Давай я в следующий раз тебе книжку принесу? Прочитаешь. Если понравится, я тебе расскажу, что знаю. Хорошо?

Она кивнула.

– И ещё, Оля… Я тебе звонить не буду. Не хочу тебя тормошить и дёргать. Ты сама звони, если захочешь? Договорились?

Не глядя на него, кивнула опять.

– Ну тогда по домам. Давай я тебе такси поймаю?

– Нет. Я на метро.

Позвонила через неделю. Услышала его голос и всё встало на свои места – успокоилась и ехала к нему, уже зная, зачем это делает.

Неделя была ужасной. Чувствовала себя виноватой. Оправдывалась перед собой: это не измена, даже не целовались, просто вместе гуляли по Москве. Устроила романтический вечер – ужин, свечи, короткое платьице на голое тело, чулки. Но Олег всё скомкал своей суетностью, мельтешил перед глазами, раздражал. Разругались из-за какой-то ерунды, впервые кричали друг на друга…

Душу выела эта неделя. Но тут Олега отправили на четыре дня стажироваться в Швецию. День прослонялась по пустой квартире и вечером, когда стало совсем одиноко, позвонила. Сказала просто:

– Я хочу приехать (хотела сказать – к тебе, но не выговорилось) к вам.

Он мгновение помедлил и назвал адрес.

Дальше… – она сидела на кухне, забившись в угол, и смотрела, как он жарил мясо. Газ вывернут на полную, огонь с глухим шорохом мечется под днищем сковородки, кухня наполнена дымом, форточка приоткрыта, дует – мясо сварливо шипит.

Не было ни малейшей попытки удивить, показать, как он старается сделать для неё приятное. Не обращал на неё внимания. Просто готовил ужин. Завороженно следила за уверенными движениями и вдруг впервые за долгое время почувствовала себя защищенной – можно расслабиться, о ней позаботятся. Знала, что останется на ночь, но о том, что будет и как это произойдёт – не думала совсем. Время остановилось. Ей было бездумно и хорошо.

Никакой романтики – свечей и томной музыки. Он даже ни разу не попытался обнять её. Просто – друг напротив друга, просто – ужин на кухне. Он что-то рассказывал, она почти и не слушала – где-то витала.

Заправленный белым разложенный диван. Свет настольной лампы.

Вышла из душа, завёрнутая в полотенце. Не глядя на него, лежащего, хотела погасить лампу, но он попросил:

– Не надо.

Отвернулась, повесила полотенце на спинку стула и скользнула под одеяло.

Время замерло. Она тонула в этом времени, наполненном бесконечно долгими и медленными ласками, и когда поняла, что ещё чуть-чуть и захлебнётся – попробовала вынырнуть, сбросить морок. Не смогла. Закружило! Вихрем пронеслось в голове и взорвалось жемчужным мыльным пузырём! И она закричала тонко, пронзительно.

Утром он ушел. Она ещё спала.

Бродила по квартире, стараясь попробовать привыкнуть к ней. А может, наоборот, показывала ей себя – чтобы пустила, вобрала, сделала своей частью, как вот эти книги, что громоздятся на полках, шторы, что наполовину закрывают окно, создавая обжитой полумрак, компьютер с загадочно погасшим экраном. Кипел чайник, пар валил из носика. И было уютно. Уютно ждать – когда он вернётся.

Три дня… Что такое три дня, когда ты только что родилась? Капля в океане. Но возвращался Олег – надо было что-то решать… Хотя что решать? Всё и так ясно.