Владимир дал новую присягу; получив в удел город Котельнич; но не был им доволен и в качестве дяди, вероятно, желал получить самый Владимир Волынский. Спустя несколько дней он уже опять изменил присяге и завел новую смуту. В Киеве жила мать его, вторая супруга Мстислава I, урожденная новгородская боярыня, теща угорского короля Гейзы II. Великий князь сказал ей: «Не могу жить с тобой в одном месте, потому что сын твой, преступая клятву, ищет моей головы». Вдовая княгиня удалилась в Чернигов.
Мстислав II начал свое великое княжение славным делом. По примеру предшественников он собрал младших родичей и уговорил их соединенными силами идти на половцев, указывая на те бедствия, которые они продолжали причинять Русской земле: варвары ежегодно уводят множество христиан в свои вежи, где обращают их в рабство или требуют за них большой выкуп; кроме того, нападениями на торговые караваны они перенимают столь важные для Руси пути, Греческий, Соляной и Залозный, которые все сходились на Днепре. Великим постом 1169 года князья совершили удачный поход в степи, разгромили половецкие вежи по рекам Углу и Снопороду до самого Оскола и поразили полчища варваров где-то около этой реки, у Черного леса. Русская рать освободила многих пленных христиан и сама захватила у половцев большой полон скотом и челядью. Вслед за этим славным походом князья собрались вновь и отправились к Каневу, где дожидались, пока гречники и залозники благополучно прибыли со своим караваном. Но здесь же у Канева и кончилось единодушие братьев.
Между старшими дружинниками нашлись злые люди, которые начали ссорить Ростиславичей с Мстиславом. Известный киевский боярин, ездивший послом к Владимирку Галицкому, Петр Бориславич и его брат Нестор злобились на великого князя, который отослал их от себя за то, что холопы их покрали коней из его стада и препятнали своим тавром. Из Киева Бориславичи переехали в ближний Вышгород на службу к Давиду Ростиславичу. Во время стоянки под Каневом они стали вооружать Давида и его брата Рюрика против великого князя, который будто бы намерен позвать их на обед к себе для того, чтобы схватить и заключить под стражу. Мстислав действительно прислал звать их к обеду. Рюрик и Давид потребовали, чтобы он прежде поцеловал крест на том, что не замышляет против них никакого лиха. Мстислав огорчился и объявил об этом требовании своей старшей дружине..
«Князь, — отвечала дружина, — ведь не лапоть велят тебе целовать братья, а крест. Уж не злые ли люди смущают их, завидуя твоей братской любви? Злой человек пуще беса, и бес того не выдумает, что замыслит злой человек. Ты прав перед Богом и перед людьми: без нас тебе нельзя было задумать ничего подобного; а мы все ведаем твою истинную любовь к братьям. Пошли им сказать: я целую крест на том, что не замышлял против вас никакого лиха; вы же выдайте мне тех, которые наговаривают на меня».
Мстислав II последовал совету своих бояр. Давид отвечал, что, если и впредь кто будет наговаривать, тех он выдаст. Обе стороны снова укрепились взаимным крестоцелованием. Но сердце Ростиславичей уже не было с великим князем. Повод к разрыву подали непостоянные новгородцы. Вопреки клятве, данной покойному Ростиславу, они удалили его сына Святослава и послали к Мстиславу Изяславичу просить себе в князья его сына Романа. Неосторожный Мстислав исполнил их просьбу. Такой поступок окончательно вооружил против него братьев Ростиславичей, чем и поспешил воспользоваться Андрей Боголюбский, который ждал только удобного случая изгнать своего двоюродного племянника из Киева, подобно тому, как отец Андрея стремился отнять Киев у отца Мстиславова.
Многие из недавних союзников великого князя отступились от него и признали старшинство Боголюбского. Андрей не пошел сам на юг, а поручил свою рать сыну Мстиславу и воеводе Борису Жидиславичу. С нею соединились дружины муромская и рязанская, а также князья смоленские и северские. Недоставало только Святослава Всеволодича Черниговского, который сам имел притязание на старшинство и не желал помогать сопернику. Суздальцы сошлись с своими союзниками под Вышгородом, в уделе Давида Ростиславича, и отсюда соединенные войска обступили Киев. Мстислав Изяславич мужественно оборонялся. Киевляне на этот раз не изменили своему князю, не вступили в сделку с его более сильным противником и храбро встретили неприятелей. Но между боярами нашлись изменники, которые снеслись с суздальцами и указали им слабые места обороны. Черные Клобуки также по обыкновению своему завели предательство. Три дня осаждавшие делали приступы к городу и наконец ворвались в него. Мстислав II с остатком дружины ускакал в свой Владимир Волынский. Стольный Киев не только был взят приступом — чего, по замечанию летописца, никогда прежде не бывало, — но и отдан на разграбление. Два дня неприятели свирепствовали в городе; грабили и жгли дома, убивали граждан и брали их жен; обнажали самые монастыри и церкви; выносили из них иконы, книги, ризы; снимали колокола, а некоторые храмы зажигали. Особенно свирепствовали полукочевые варвары, т. е. Черные Клобуки, которые зажгли и монастырь Печерский. Некому было остановить разнузданную рать: сам Андрей отсутствовал; а сына его, конечно, не все слушали. Но, может быть, предводители суздальцев и не противились разгрому нелюбимого ими Киева и не берегли его, так как их князь не прочил его для своего местопребывания (1169 г.).
Известно, что Андрей Боголюбский при жизни своего отца Юрия отличился ратными подвигами в Южной Руси. Но он не стремился в нее так, как стремился его отец. Эта Русь не полюбилась ему своими смутами, бесконечными распрями князей, постоянными тревогами со стороны степных варваров и беспокойным, вольнолюбивым характером своего населения. Его более привлекал северо-восток своею тишиною и покорностию; там еще не успели окрепнуть неприятные для князя порядки и предания. Еще в то время, когда Юрий окончательно завладел Киевским столом, т. е. в 1155 г., Андрей против отцовского желания покинул данный ему Вышгород и уехал на север в Суздальскую землю, в которой он с тех пор жил постоянно. И теперь, когда Киевский стол очутился во власти Суздальского князя, Мстислав Андреевич, конечно, по предварительному наказу своего отца, посадил на нем дядю своего Глеба, сидевшего дотоле в южном Переяславле. Эта мера была наиболее тяжким унижением для стольного города после его разграбления: старший князь не захотел сам занять Киев; он предпочел остаться во Владимире на Клязьме; а первый отдал своему брату, подобно тому, как давал уделы другим младшим родственникам. До такой степени упало значение Киевского стола в глазах северного князя!
С того момента, когда Владимир был предпочтен Киеву, ясно обозначился поворот в исторической жизни русского народа: ее средоточие с юга переходило на северо-восток.
Современники, по-видимому, не сознавали такого поворота и не оценили вполне этого пренебрежения к древней столице со стороны Суздальского князя. Так, киевский летописец упомянул об отдаче ее Глебу Юрьевичу без всякого замечания. Он более придавал значения другому обстоятельству. Взятие и разграбление Киева, по его словам, совершились за грехи киевлян, а «наипаче за митрополичью неправду». Митрополит (Константин II?) в то время наложил какое-то запрещение на Поликарпа, игумена Печерского за то, что последний считал дозволенным вкушать масло и молоко по середам и пятницам в Господские праздники. Сторону митрополита в этом случае держал и епископ черниговский Антоний, который воспрещал Черниговскому князю вкушать мясо в Господские праздники; Святослав Всеволодович разгневался за то на Антония и лишил его епископии. Все это показывает, до какой степени в юной Русской церкви считались важным делом вопросы и разногласия о постных днях и как строго держались преданий византийской церковности духовные лица из греков.
Подчинив своей зависимости старый Киев, Суздальский князь решил наложить свою руку и на вольнолюбивый Новгород, который вопреки его желанию изгнал от себя Святослава Ростиславича и дал княжение сыну Андреева врага, Роману Мстиславичу. Кроме того, у суздальцев были нередки столкновения с новгородцами в Заволочье или на Северной Двине, где и те и другие хотели собирать дани. Почти в одно время с киевским погромом новгородская дружина, отправленная с воеводою Даниславом Лазутничем за Волок для сбора даней, подверглась нападению Андреевых воевод; хотя суздальцы были многочисленнее, однако они потерпели поражение. Это обстоятельство ускорило предприятие Андрея против новгородцев. Зимой того же 1169 года он послал на них многочисленную рать под начальством тех же предводителей, которые ходили на Киев, т. е. сына своего Мстислава и воеводы Бориса Жидиславича. С этою ратью опять соединились дружины муромская, рязанская, смоленская и даже полоцкая. Она жестоко опустошила на своем пути новгородские волости и осадила самый Новгород. Граждане, предводимые своим молодым князем Романом и посадником Якуном, мужественно оборонялись и отбили все приступы суздальцев. Между тем в войске осаждавших начался сильный мор; люди и кони гибли от недостатка припасов, так как окрестная страна, и без того довольно скудная, была ими совершенно разорена. Наконец в одной удачной вылазке новгородцы нанесли неприятелям поражение и взяли такое множество пленников, что продавали суздальца за две ногаты. Ратники Андрея принуждены были со стыдом уйти домой. Летописец с ужасом говорит, что некоторые из них ели кониное мясо в Великий пост: до того был велик голод. Избавление Новгорода от сильного неприятеля не замедлило украситься преданием о чудных знамениях; в особенности рассказывали об иконах Богородицы, источавших слезы, которые предвещали нашествие врага и свидетельствовали о заступлении Пресвятой Девы за Новгород. В память своего избавления новгородцы установили праздник Знамения Богородицы 27 ноября.
