В числе таких обрядов Сказание, по некоторым сводам, упоминает о поклонении не только идолам и огню, но еще какому-то кусту. Именно, в Воскресенском и Тверском говорится о поклонении «солнцу и кусту и идолам»; в Никоновском нет куста, а упоминаются солнце, луна, огонь и идолы. В Ипатьевском же по поводу приезда Даниила Романовича в Орду приводится поклонение солнцу, луне, земле, дьяволу и умершим предкам, «водяще около куста поклонятися им», и затем прямо говорится, что Ярослав кланялся «кусту», а Михаил и боярин Феодор убиты, потому что «не поклонишася кусту» (535—6 стр. нов. издания). Гаммер из этого куста сделал какой-то «священный пояс Магов и Индусов», по-персидски Ketsi, der Gold. Horde. 137), и это чрезвычайно натянутое толкование некоторыми принято (напр., у Вольфа, 389). Но при описании самых обрядов, которым подвергали иноземцев в Орде, как в русских летописях, так и у Плано Карпини говорится только о прохождении между двух огней (все очищающих) и поклонении идолам или на юг тени Чингисхана («Чигисаканова мечтания», как выражается Ипатьев, летопись). Карпини, сообщающий о том обстоятельное известие, ни о каком кусте не упоминает. Нет ли тут какой ошибки, т. е. искажения первоначального текста? Например: вместо куста не должно ли разуметь жертвенник или «костер», т. е. все тот же священный огонь, занимавший самое видное место в обрядах монголо-татарской религии? Или: не стояло ли в первоначальном тексте рассказа вместо кусту слово «хвосту», т. е. поклонение тому конскому или буйволову хвосту, который развевался на главном знамени Золотоордынского хана? Впрочем, и поклонение кусту не есть что-либо необычайное. В Западной России, именно в Пинском уезде, до сих пор существует праздник куста; на завтра Троицына дня деревенские девушки выбирают из своей среды самую красивую и надевают на нее род платья, сплетенного из березовых и липовых ветвей; она получает название «куста» и идет впереди, а за нею все девушки попарно (Памяти, книжка Виленского генерал-губернаторства на 1868 г., стр. 80). Известный ориенталист Тизенгаузен склоняется к тому, что тут «кусту» ошибочно вместо «костру» (Протоколы Москов. Археол. Общ. Заседание 17 марта 1883 г.).
Любопытно сравнить помянутые монголо-татарские обряды с такими же очистительными обрядами посредством огня, которым подвергались византийские послы в VI веке в среднеазийской орде турецкого хана Дизавула (Менандра Exerpta de legationibus. Общие черты Турко-Хазарского царства, основанного на нижней Волге в VI в., и Золотой Орды Батыевой указаны мною в «Розыск, о начале Руси». Стр. 834). О религии монголов вообще см. прекрасную статью Д. Банзарова «Черная вера или шаманство у монголов» (Учен. Зап. Казанского Универе. 1896. Кн. III).
Плано Карпини упоминает еще об одном русском князе Андрее Сарвогльском, который около того же времени был убит в Орде по приказу Батыеву вследствие взведенной на него клеветы, будто он выводит из Орды татарских лошадей и продает их в другие места. Младший брат и вдова убитого приехали к Батыю просить, чтоб их не лишали наследственной волости. У татар был обычай брать за себя жену умершего брата, и Батый приказал вдовой русской княгине последовать татарскому обычаю, т. е. выйти замуж за своего деверя. Напрасно она отвечала, что лучше умрет, нежели нарушит уставы своей церкви; их обоих насильно принудили к брачному совокуплению. (У Языкова 89, прим. 55). Отсюда, впрочем, нельзя выводить какое-либо общее правило в отношениях ордынских ханов к русским князьям; в этом случае просто выразилось глумление варваров над покоренными владетелями. Карамзин (т. IV, прим. 62) считает упомянутого здесь князя Андрея сыном Мстислава Романовича Киевского (прежде бывшего Смоленским), погибшего на Калке: он ссылается на одну синодальную летопись, где сказано, что в 1245 г. царь Батый убил князя Андрея Мстиславича. А может быть, это сын также погибшего на Калке Мстислава Святославича Черниговского? Последнее тем вероятнее, что Карпиниев Сарвогль-ский удел можно сблизить с Воргольским уделом, о котором наши летописи упоминают под 1283—4 гг., говоря об Олеге, князе Рыльском и Воргльском. Речка Ворголя — приток Сосны.
67
Легенда о Пелгусии, равно и подвиги шести мужей вошли в сказание об Александре Невском, которое встречается в позднейших летописных сводах (Новгород, четвертом, Софийском, Воскресенском, Никонов.). Приводим эту легенду (по Новг. четвертому).
«Бе некто муж, старейшина в земли Ижерской, именем Пелгусий; поручена бе ему стража морская; всприят же святое крещение, и живяше посреде роду своего погана суща, и наречено бысть ему имя в святом крещении Филипп; живяше богоугодно, в среду и пяток пребывая в алчбе; тем же сподоби его Бог видению страшну. Уведав силу ратных, иде противу князя Александра, да скажет ему станы, обрете бо их. Стоящю же ему при край моря, стрегущю обои пути, и пробысть всю нощъ в бдении; яко же нача всходити солнце и услыша шум страшен по морю, и виде насад един гребущ, посреди насада стояща Бориса и Глеба в одеждах червленых, и беста руки держаще на рамах, гребци же седяща аки в молнию одены. И рече Борис: «Брате Глебе! вели грести; да поможем сроднику своему Александру». Видев же Пелгусий таковое видение и слышав такой глас от святую, стояше трепетен дондеже насад отьиде от очию его; потом скоро поехав к Александру: он же видев его радостныма очима, исповеда ему едину, яко же виде и слыша. Князь же отвеща ему: «сего не рци никому же».
Замечательную аналогию с этим рассказом представляет подобная же легенда, которою украсилась победа современника Александрова, чешского короля Пшемысла Оттокара, над угорским Белою на берегах Моравы в 1260 г. Сам Оттокар в письме своем к папе рассказывает, что один преданный ему благочестивый муж, оставшийся дома по болезни, в день битвы удостоился видения. Ему явились покровители Чешской земли свв. Венцеслав, Адалберт и Прокопий; причем Венцеслав сказал своим товарищам, что войско их (чехов) слабо и надобно ему помочь (Тургенева Histor. Russ. Monumenta, II. 349).
Хотя составитель Сказания об Александре говорит, что он писал по рассказам отцов, а об Невской победе слышал от участников и даже от самого Александра; однако рассказ об этой битве обилует явным преувеличением относительно врагов. Во-первых, в неприятельском ополчении кроме Свеев (Шведов) будто принимали участие Мурмане (Норвежцы), Сум и Емь. Убитых врагов будто бы было так много, что наполнено три корабля одними знатными людьми; а прочих, которым ископали ямы, было без числа. Не более 20 убитых с русской стороны слишком тому противоречит и показывает, что битва вообще не имела больших размеров. Имя шведского вождя обыкновенно не упоминается, хотя он называется королем Римским (т. е. латинским, или католическим). Только в немногих сводах летописей прибавлено Бергель, т. е. Бергер (Новгор. четверт.). При описании битвы в некоторых списках еще говорится, что тут был убит воевода их Спиридон (Новгор. первая); тогда как имя Спиридона носил в это время архиепископ Новгородский. Что касается до известного Фолькунга Биргepa, женатого на дочери короля Эриха, то он возведен в достоинство ярла несколько позднее, в 1248 г. (Geschichte Schwedens von Geijei. I. 152).
П. С. Р. Лет. Летописи упоминают о поездке Александра к (’а рта к у и походе татар на Андрея под одним годом, не связывая между собой > эти два события. Прямое известие о наговоре Александра хану против своего брата Андрея находим только у Татищева (IV. 24). Карамзин считает это известие вымыслом Татищева (T. IV, прим. 88). Беляев старается оправдать Александра от этого обвинения ссылкою на умолчание известных нам летописей и повторяет мнение князя Щербатова, что наговор был сделан дядею Святославом Всеволодовичем, к которому и относит слова Андрея: «доколе будем наводить друг на друга татар» («Великий князь Александр Ярославич Невский». Временник Об. И. и Др. IV. 18). Соловьев в своей истории полагает известие Татищева вполне достоверным (T. II, прим. 299). Мы тоже находим его достоверным, если принять во внимание все обстоятельства; Александр, очевидно, считал себя обиженным после того, как Владимирским столом овладел его младший брат, вероятно, употребив для того перед ханом какие-нибудь ловкие извороты.
