Наступило 12 июля, день Михаила Малеина, т. е. царские именины. Набожный Михаил Феодорович хотел, по обыкновению, отстоять заутреню в придворном Благовещенском соборе, в приделе сего святого. Но тут с ним сделался обморок, и его на руках отнесли в деревянный дворец. Вечером того дня, почувствовав приближение кончины («уразумев свое к Богу отшествие»), царь велел позвать царицу, сына, патриарха и ближних бояр. Простясь с супругою, он благословил на царство сына Алексея; после чего, обратясь к его дядьке Бор. Ив. Морозову, поручил ему и впредь иметь об Алексее такое же усердное попечение, какое имел доселе, и соблюдать его как зеницу ока. В ночь с 12 на 13 июля, с субботы на воскресенье, приобщившись Св. Тайн, скончался первый московский царь из дома Романовых, на пятидесятом году от рождения, после тридцатидвухлетнего царствования. Двоюродный брат его, Никита Иванович Романов, вышед из царской опочивальни, возвестил придворным чинам о воцарении Алексея Михайловича, и первый принес ему присягу. За ним присягнули новому государю бояре, дворяне, стрельцы и все наличные служилые люди. Весь следующий день раздавался благовест в большой колокол, и народ толпился у дворца. А к вечеру того же воскресенья уже вышла погребальная процессия из дворцовых покоев к Архангельскому собору. Впереди несли запрестольный крест и образ Богородицы; за ними шел патриарх Иосиф с Освященным собором. Несколько сот монахов и священников стояли по обе стороны пути с горящими восковыми свечами в руках. По словам одного иностранца, большие бояре несли усопшего царя в лубяных санях под бархатным покровом; за ними шел молодой государь с остальными боярами и с дворянами; вдову-царицу несли в лубяных носилках, а позади нее в тех же носилках сидела женщина (вероятно, ближняя боярыня), и царица, склонив голову ей на грудь, горько плакала. Русский летописец прибавляет, что погребение сопровождалось многим воплем и слезами.
Скромная, не выдающаяся личность первого царя из дома Романовых не оставила по себе памяти о каких-либо громких и великих деяниях; тем не менее царствование его весьма характерно и знаменательно. То было время сравнительного отдыха и умиротворения после бурной, напряженной эпохи смут. Уже самая потребность в этом отдыхе и глубокое разочарование в предыдущих опытах и поисках как за царем, так и за переменою в образе правления способствовали прочности новой династии, и она мало нуждалась в каких-либо особых мерах для своего укрепления и для восстановления самодержавного строя. Неудачная попытка Филарета возвысить блеск своей династии победами над самыми злейшими врагами Москвы, литово-поляками, только доказала ее излишество: ничто, ни даже эта великая неудача не поколебала Михайлова трона. Также неудачны были и попытки первых Романовых возвысить обаяние своей фамилии родством с европейскими государями. Но и первый, и второй род попыток остались как бы заветом для их преемников. С Михаила Феодоровича начинается также особенно деятельное пересаждение европейского военного искусства в Россию, а отчасти и заводско-фабричной промышленности или материальной европейской культуры. Вместе со всеми этими стремлениями прокладываются пути для водворения и влияния чужеземного, по преимуществу немецкого, элемента, который потом столь широко воспользовался сими путями и вызвал в нашей истории важные, разнообразные последствия{43}.
В первой половине XVI столетия, как известно, труд Сигизмунда Герберштейна, сравнительно с другими иноземными источниками, представляет наиболее драгоценный материл для знакомства с современной ему Россией; такое же значение имеет для первой половины XVII века помянутый выше труд Адама Олеария. Несмотря на разные промахи и неверности, столь естественные и почти неизбежные в сочинении иностранца, при условиях того времени, этот ученый и наблюдательный автор «Путешествия в Московию и Персию» дает множество любопытных, поучительных заметок и бытовых подробностей, которые помогают осветить современное ему государственное и общественное состояние России. Попытаемся извлечь из него некоторые черты, подходящие к сей цели.
В первое свое путешествие в Москву, в 1634 году, голштинские послы в Эстонии съехались с послами шведскими, также отправлявшимися в Москву, и оба Посольства довольно долго прожили в Нарве, ожидая ответа от Новгородского воеводы. У русских, как и у персов, существовал такой обычай: когда иностранное посольство достигнет границы, то оно должно известить о себе ближайшего областного начальника; а последний немедля уведомляет царя и ждет его распоряжений вместе с приставом, который должен сопровождать послов в столицу, имея при себе конвойный отряд. Во все время пребывания в пределах Московии и Персии, послы и гонцы безденежно пользуются продовольствием и подводами, доставка которых лежит на обязанности пристава.
Наблюдения Олеария над русскими начались с той же Нарвы, т. е. с ее русской части или Ивангорода, в то время находившегося под шведским владычеством. В субботу накануне Троицына дня он пошел на русское кладбище, чтобы посмотреть, как здесь поминают покойников. Все кладбище было наполнено женщинами. Они расстилали на могилах и надгробных камнях красиво расшитые, пестрые платки, на которые ставили блюда с несколькими оладьями и пирогами или с сушеными рыбами и крашеными яйцами. Некоторые из них становились на колени или ложились у могил и вопили, обращаясь с разными вопросами к покойнику; это занятие не мешало им по временам с подходившими знакомыми не только разговаривать, но и смеяться, а потом опять они принимались плакать и вопить. Меж тем священник с двумя причетниками обходил могилы и кадил на них, произнося молитвы и имена покойников, подсказываемые женщинами на память или по записям. Когда священник, сохраняя свой равнодушный вид, оканчивал поминовение и хождение, женщины давали ему медные деньги, а причетники забирали пироги и яйца.
По выезде из Нарвы послы, между прочим, имели остановку в имении какого-то русского боярина Васильевича, недалеко от Копорья (т. е. еще в областях, уступленных Швеции по Столбовскому договору). Боярин угощал их всякими кушаньями и напитками из серебряной посуды. Он был веселый и храбрый человек и показывал им свои раны, полученные на шведской службе, именно в Лейпцигском сражении 1631 года. У него было два трубача, которые на своих трубах довольно изрядно играли во время заздравной чаши. Перед отъездом послов боярин велел позвать жену и еще какую-то родственницу; обе были молодые, красивые и роскошно одетые женщины; а за ними вошла третья женщина отвратительной наружности (для усиления красоты первых, как полагает Олеарий). Каждая из них подносила чашу и, сама откушав немного, с поклонами просила выпить. В таких случаях дорогим или почетным гостям позволяется жену или родственницу поцеловать прямо в губы.
20 июля Голштинское посольство переплыло пограничную реку (Шведское отправилось вперед) и на берегу было встречено приставом (Сем. Андр. Крекшин), одетым в красный кафтан. Он снял шапку и прочел царский указ о принятии посольства и сопровождении его до Москвы; а конвойные стрельцы приветствовали послов залпом из своих ружей. Ладожским озером и рекою Невою они поплыли в Новгород. По соглашению с послами, пристав вместо съестных припасов стал выдавать им на продовольствие деньги по 2 руб. 5 коп. ежедневно; а они покупали припасы чрез своих людей, причем цена на них была назначаема приставом. Иноземцы удивлялись русской дешевизне: курица стоила 2 копейки, а за одну копейку получали 9 яиц. (Впрочем, копейка того времени равнялась шиллингу.) В городе Ладоге их более всего поразило множество детей от 4 до 7-летнего возраста; они толпами бегали за путешественниками и предлагали им купить малины; за одну копейку дали ее целую шляпу' Все дети, обоего пола, были одинаково одеты в длинных рубашках и с одинаково подстриженными волосами, с двумя локонами по сторонам, так что нельзя было отличить девочек от мальчиков. Когда посольство отплывало из Ладоги вверх по Волхову, более сотни детей толпилось вместе со взрослыми на крепостной стене и глазело на иноземцев. На берегу стоял монах; конвойные стрельцы подозвали его и приняли от него благословение. Вообще у русских в обычае подходить под благословение ко всякому встречающемуся по пути попу или монаху, а также молиться на церкви и на часовни, осеняя себя крестным знамением и произнося: «Господи, помилуй». В Ладоге посольство впервые ознакомилось с русской народной музыкой: во время обеда к нему подошли два человека с лютней и гудком; они начали играть и петь песни в честь своего великого государя и царя Михаила Феодоровича; а затем пустились плясать, выделывая при этом разные штуки. Вообще же у русских не так, как у немцев, мужчины и женщины пляшут отдельно; женщины машут пестрым платком вокруг головы и топчутся больше на одном месте.
