– Почему они все сюда плывут? – спросила уже раздраженно мама у водителя, который отвечал за наш трансфер. По идее, он должен был тащить наши вещи, а не я.

– Так их здесь кормят. Дети. Булки таскают с завтрака, – ответил водитель.

– Разве уткам можно есть хлеб? – удивилась мама. – Им же вроде бы можно только салатные листья и фрукты.

– Эти не жалуются, – пожал плечами водитель – парень, представившийся Славиком, из тех, про которых говорят «простота хуже воровства». – Сигаретки нет? – тихо спросил он у меня.

Тут даже я опешила. Еще никто никогда не стрелял у меня сигаретку. Тем более учитывая, что я была с матерью и, так сказать, клиентом. Хорошо, полуклиентом, но все же.

И уже тем более я не могу себе объяснить, что на меня нашло, когда я ответила:

– Нет, но найдете – берите две. Сама еле терплю.

– Понял, – воскликнул добродушно Славик.

Через пару минут он вернулся с двумя сигаретами.

– Шоколадная. Мать не почувствует, – доложил он и подмигнул. Вроде уже взрослый – под тридцатник, – а ведет себя как подросток.

Сигарета оказалась настолько вкусной, что я чуть дымом не поперхнулась. Действительно, шоколадная. Табак почти не чувствовался. Мы курили, прячась за открытой дверью багажника микроавтобуса. Моя мать все еще наблюдала за птицами. Есть такой вид развлечения – бёрдвотчинг. Но мама, объявив, что ненавидит птиц, просто зависла, наблюдая за медлительными в реакциях лебедями, – тем доставались куски хлеба, лишь случайно оказавшиеся прямо перед их клювами. Не сравнить со сноровистыми чайками, успевавшими на лету цапнуть хлебный мякиш, и наглыми, но бестолковыми и суетливыми утками, которые толпой кидались к одному куску. У каждого своя роль в природе.

Сама же история началась в девять утра с истошного крика. Орала Галя – новенькая горничная, нанятая специально на сезон. Галя была доброй, но удивительно бестолковой в работе и забывчивой. Она совершенно не умела экономить гели для душа и шампуни, меняя даже те флакончики, в которых оставалась добрая половина. Щедро выставляла в каждый номер по два дополнительных рулона туалетной бумаги, хотя по правилам полагался один. Каждый день меняла полотенца. Сразу все, несмотря на висевшую табличку про бережное отношение к природе и призыв к гостям оставить полотенца, требующие замены, на полу, а не требующие – на вешалке. Галя табличку не читала и меняла сразу все, как и постельное белье, вне графика. При этом она из рук вон плохо справлялась с уборкой. Светлана Петровна – старшая горничная – устала бороться и с Галей, и с ее бестолковостью. Вот опять жалоба из седьмого номера – в углу паутина и здоровенный паук. Ребенок увидел и испугался. Светлана Петровна пришла в номер и лично убедилась – Галя опять не смела паутину. Не только в этом углу, но и в других тоже. Старшая горничная ходила в двух очках, которые часто путала. Одни она носила, чтобы видеть вдаль, другие, похожие на очки для чтения, – чтобы видеть вблизи. Обе пары очков висели у нее на груди на длинных цепочках. Но иногда Светлана Петровна забывала их поменять, поэтому не всегда видела вдаль, если на носу были очки для чтения, и не всегда замечала то, что перед носом.

– Там же Жорик! – восклицала Галя, призванная к ответу за плохую уборку номера и оставленную паутину. Ладно бы паутина, Галя опять забыла протереть сетку на окнах, в которой застряли мошки. Хорошо еще занавеска была задвинута, а то бы гости в обморок упали от количества мошкары.

– Жорик? – удивилась Светлана Петровна.

– Паук! Их нельзя убивать! Они приносят хорошие новости. А еще к деньгам! – воскликнула Галя.

– Вроде бы Жориками тараканов называют, а не пауков? Так деньги или хорошие новости? – попыталась пошутить Светлана Петровна.

– Пауков убивать не буду! – объявила решительно Галя. – Вы меня не заставите!

Светлана Петровна тяжело вздохнула и одним взмахом веника уничтожила труды Жорика и самого Жорика.

– А почему сетку не помыла? – строго спросила старшая горничная.

– Ой, а я не знала, что надо занавеску отодвигать, – искренне удивилась Галя.

Это качество младшей горничной не переставало потрясать Светлану Петровну. Галя настолько твердо игнорировала требования к уборке номеров – отодвинуть занавеску, протереть подоконники, вымыть не только батареи, но и под ними, – что оставалось только разводить руками.

– Галя, или ты возьмешься за голову и будешь исполнять свои обязанности, или я тебя уволю. До первой жалобы, – рявкнула Светлана Петровна.

– Да, я возьмусь, простите, обещаю. – Галя немедленно залилась слезами – еще одно качество, которое вводило Светлану Петровну в ступор. Ну как можно так быстро, неожиданно начинать плакать? Причем настолько горько, будто кто-то умер. Предупреждение об увольнении было уже сто пятидесятым как минимум, и Галя каждый раз клялась, что больше так не будет. Как в детском саду, ей-богу. При этом она верила, что следующий раз точно окажется последним и Светлана Петровна ее уволит. Хотя уже можно было догадаться, что та лишь грозится, но ничего не делает, жалеет ее. Да и где в сезон найти толковую горничную? Давно всех другие отели наняли, остались только такие, как Галя. Светлана Петровна качала головой и тяжело вздыхала. Вот и что с ней прикажешь делать? Кто ее на работу возьмет? Никто. А девушка-то хорошая. Только с тараканами в голове. То есть, тьфу, с пауками.

В девять утра Галя заорала в первый раз. Но быстро прекратила. Да и крик был похож скорее на удивленное восклицание. Так что те соседи, которые его слышали, решили, что в номере происходит личная жизнь, причем бурная и счастливая, не то что у них. Даже, возможно, позавидовали. Но во второй раз Галя закричала намного громче и пронзительнее. И продолжала вопить минут пять, не меньше. Светлана Петровна, прикорнувшая в подсобке, естественно, слышала первый Галин крик. Она не обладала стопроцентным зрением, но слух у нее был что надо. А уж звуки гостиницы – бытовые, обычные и странные, не предвещавшие ничего хорошего, – могла отличить даже в полудреме.

Первый Галин вскрик был похож на тот, каким та сопровождала обнаруженную новую паутину с пауком, разбитый бокал или чашку, потекший холодильник или сломанный сейф. Светлана Петровна решила, что ни за что не встанет. Голова болела нещадно. Старшая горничная дотянулась до сумки, вытащила таблетницу и рассосала лекарство от давления. Она мечтала подремать хотя бы еще полчасика, понимая, что уснуть уже не получится. Но все же расслабила мышцы лица, чуть приоткрыла рот и приняла позу медузы – чтобы руки и ноги не соприкасались с телом. На одном из форумов, посвященных бессоннице и тому, как с ней бороться, рекомендовали именно такой способ быстрого засыпания. Да и стоматолог в очередной раз выговорил ей, что зубы с каждым разом все сложнее восстанавливать. Мол, что она, во сне ими скрежещет? Как можно так стесать эмаль? Ну как морская свинка, ей-богу. Светлана Петровна понятия не имела, что морские свинки скрежещут зубами, и обиделась. В следующий раз решила обратиться к другому врачу, который не стал бы ее сравнивать с домашними питомцами. Может, она и скрежещет, а как иначе? Если каждый день то одно, то другое. Никаких нервов не хватает. Вот и сейчас…

Едва Светлана Петровна устроилась в позе медузы, как Галя завопила снова. И этот крик был явно другим по тональности и длительности, не предвещавшим ничего хорошего. Старшая горничная снова потянулась к таблетнице и выпила на всякий случай еще лекарства – от головной боли и от нервов. После этого встала, поправила прическу, накрасила губы, подвела карандашом глаза и вышла из подсобки. Все это время Галя вопила.

После Гали в злополучном номере появилась Светлана Петровна.

– Прекрати орать, – строго велела она. Галя тут же замолкла, но, мыча и подвывая, показывала пальцем на ковер.

Светлана Петровна даже в стрессовых ситуациях не изменяла себе. И поэтому раскрыла простую ученическую тетрадь на двенадцать листов, с которой не расставалась никогда и ни при каких обстоятельствах. В нее она заносила график выезда и приезда гостей, смены белья, дежурства горничных. В нее же записывала жалобы гостей, собственные замечания. На ежедневных планерках раскрывала тетрадь и объявляла с точностью до минуты, кто из персонала что не сделал или сделал не так. В компьютере могли слететь данные, он мог зависнуть, а тетрадь всегда была под рукой. Помимо двух пар очков, Светлана Петровна имела при себе ручку и карандаш. Ручка – в правом кармане, карандаш – в левом. Ручкой она отмечала уже решенные вопросы, карандашом – те, в которых требовалось разобраться. Если на горничную поступила жалоба, Светлана Петровна торжественно объявляла, что «взяла на карандаш», то есть поставила пометку в тетради. Три пометки – выговор, пять – строгий, шестая – увольнение. Если горничная «бралась за ум», как называла это Светлана Петровна, карандашные пометки стирались. Галя балансировала между строгим выговором и увольнением. От последнего ее отделяла лишь одна пометка. И этот крик мог стать той самой последней пометкой. Светлана Петровна никогда и ни для кого не делала исключений. Она показывала тетрадь с галочками, плюсиками, стертыми, появившимися вновь – с датами и точным временем. Спорить бесполезно. Однако с Галей она проявляла слабость, стирая карандашные галочки и жирно выделяя ручкой то или иное ее достижение. Галя была особенной – такой несчастной, зависимой, чересчур открытой в эмоциях и их проявлении, что у Светланы Петровны рука не поднималась поставить галочку, означавшую увольнение.