Комнату заполнил запах черного кофе. Две чашки Джагфар нес, словно награду, словно венок для победителя.
— Фотоматериал я уже вижу. — Издатель поставил кофе на журнальный столик. — Дайка сюда, я посмотрю. — Узнав Исмаила, издатель так подскочил, что чуть не опрокинул столик. — Исмаил! Точно, Исмаил! Помилуй, где же он? О, да это благословенная Мекка! Судья совершает хадж! Вон куда завели грехи… А тут полиция рыщет, перешерстила всех, заглянула даже в мышиные норки. Еще бы — судья пропал! А он, видите ли, от грехов очищается. — Издатель крепко держал пленку в руках, будто Шаукат собирался выхватить ее и понести в другую газету, чтобы продать подороже. — Вот это сенсация! Надо остановить номер, хотя уже отпечатаны две полосы. Такой материал не должен ждать. Не возражаешь?
— Смотри. Ты хозяин.
— Откуда снимки?
У Шауката был готов ответ на этот вопрос:
— Я спутников не запускаю, у меня нет глаза, ввинченного в небо. — Он вспомнил название книжки, которую недавно прочел. — Я перекупил пленку у паломника, а тот случайно фотографировал судью, не зная, кто он. Я подумал, что газете эти снимки не помешают — как ты считаешь, я был прав?..
Джагфар не слишком поверил Шаукату, но воскликнул:
— Молодец! Правильно поступил. За сообразительность я тебя ценю. Не зря я ходил к судье…
Любовался Джагфар пленкой недолго. Время поджимает, дорога каждая минута. Нужно, чтобы бомба взорвалась немедленно, пока в ней не заржавел механизм. Таковы законы журналистики.
— Ты пей кофе. Я мигом.
Издатель пошел распорядиться насчет клише. На ходу он уже соображал, какие кадры придется отобрать. Подтекстовку сделает сам Шаукат. Джагфар ликовал, предвидя сенсацию, которая потрясет город, едва выйдет газета. Джагфар знал, что Садык и шейх Абдулла Керим во чтобы то ни стало хотят обскакать друг друга. Садык вызвал из столицы сыщиков и бросил их на улицы и во дворы. Шейх, следуя собственным правилам, поднял аскеров и перекрыл все дороги, в том числе и дороги, ведущие в пустыню. Он был уверен, что исчезновение Исмаила — дело рук обитателей пустынь, грабивших когда-то паломников. Начальник тюрьмы, напротив, считал, что судье мстят бывшие узники, в свое время им осужденные. О паломничестве никто и думать не думал.
Джагфар вернулся в радостном возбуждении. Он был прирожденный газетчик и жил интересами своей «Аль-Камарун». Он задумал издавать газету в чисто коммерческих целях, но часто прогорал, ему то и дело приходилось изворачиваться, чтобы покрыть убытки, изыскать бумагу, типографские краски, химикаты — мало ли что нужно газете.
Джагфар вел себя подчас как азартный игрок. Он испытывал истинное наслаждение, когда в его газете была сенсация, гражданские, духовные чины, купцы разговаривали с ним с опаской, боясь, как бы он их не вывел на чистую воду…
— Без текста подойдут? — спросил Шаукат про снимки.
— Почему? Пока сделают клише, мы напишем подтекстовку. Я выбрал четыре фотографии. Хотел все дать — места не хватает.
— Какие же?
— Ах, Исмаил! Каков судья! Инкогнито отправился в Мекку. А тут его дела ждут. В шариатском суде они быстро накапливаются. Это как в конюшне Абдуллы Керима: один день не убрал — уже полно. Давай посоветуемся насчет снимков.
Шаукат и Джагфар засиделись до вечера.
— Скажи честно, откуда пленки?
Шаукат лгать не умел, но в этом случае продолжал отпираться. Он помнил уговор с Фуадом. Фуад повторял ему: «Тайна — это тайна, когда ее знают двое, если она станет достоянием третьего, — все, считай, муэдзин прокричал ее с высокого минарета».
— Тебе-то какая разница, — отвечал Шаукат Джагфару. — Фотографа я уже не найду. Он получил за пленку больше, чем ожидал, и все.
— Ладно. Не хочешь — не надо. Но ты ведь знаешь, я умею хранить тайны.
— До поры до времени,
— Почему?
— Не будем спорить на этот счет. Твоя скрытность — мешок с зерном. Сделай дырку — зерно все вытечет.
Намек Шауката был понятен. Издатель газеты хранил тайны, но как? Он «копил» документы о противозаконных сделках и в нужный момент приводил в трепет купцов, адвокатов, разных других дельцов. Джагфар брал с них плату «за хранение тайны» и возвращал подлинные документы, а деньги шли на газету — на покрытие дефицита, ибо «Аль-Камарун» выходила маленьким тиражом и прибыли давала очень мало. О, как ему хотелось завладеть каким-нибудь секретом Исмаила, когда он добивался освобождения Шауката! Он использовал все свои связи, но тщетно. То ли Исмаил был очень осторожен, то ли действительно был непогрешим. Выходит, непогрешим, раз, бросив все дела, отправился в святые места.
Джагфар и Шаукат обсудили многое, но о происхождении пленки они больше не говорили.
Как всегда, раньше всех пришли мальчишки-разносчики. Получив по увесистой пачке газет, пахнущих свежей типографской краской, они разбежались по своим «зонам». Городок был разделен ими на несколько частей, каждый должен был торговать в отведенных ему участках, нарушитель границы наказывался тумаками, а при повторном мошенничестве лишался заработка. Мальчишечьи голоса разбудили город:;
— Исмаил в Мекке!
— Паломничество судьи!
— Судья в Медине!
Люди брали свежую газету:
— Смотрите, судья нашелся!
Город был взбудоражен. Что теперь скажут те, кто уверял, будто аллах призвал Исмаила к себе и тот взлетел в небо? А губернатор? Не он ли позавчера выступил по радио с угрозой — если, мол, в течение сорока восьми часов злоумышленники не освободят честнейшего жителя города, они будут жестоко наказаны? Садык обратился в министерство с просьбой прислать войска, поскольку решил, что его брата в качестве заложника захватили воздушные пираты и вот-вот предъявят властям ультиматум… На всякий случай Садык установил наблюдение и за квартирой Шауката, полагая, что у этого шустрого газетчика могут быть свои счеты с судьей. Шейх Абдулла Керим усилил охрану своего дома, а сам целыми днями носился с аскерами по окрестностям в надежде обнаружить похитителей.
На столе у губернатора лежала «Аль-Камарун». «Что это за служба безопасности, если ей утер нос издатель газеты?» Губернатор, насупясь, снова и снова рассматривал фотографии.
Вот Исмаил, облеченный в ихрам, стоит у золотых ворот Каабы среди бесчисленного множества паломников. Его нелегко узнать. Маленькая голова обмотана белой чалмой. Весь он — сосредоточенность и благоговение.
На втором снимке судье удалось сунуть голову в нишу, — так дятел сует голову в дупло; по всему видно, он коснулся устами черного камня.
На третьей фотографии Исмаил пьет священную воду зем-зем, а служащий обдает его струей из резинового шланга. Четвертый снимок изображал судью, одной рукой уцепившегося за бараньи рога и протягивающего другую, с деньгами, мяснику.
Шаукату хотелось, чтобы Джагфар поместил в газете и пятый снимок, где Исмаил участвует в обряде «побиения ивлиса». Шаукат сумел уловить миг, когда судья кидал в истукана камешки. Возможно, Исмаилу в этот момент истукан казался Шаукатом или Фуадом, оттого и лицо его исказила злобная гримаса.
— Почему ты не напечатал этот снимок? — спросил Шаукат.
— Не все сразу. Этот мы ему пошлем по почте. Пусть знает, если станет цепляться, что у нас есть еще фотографии… — Джагфар понимал, что судья взбеленится, увидев номер газеты, и встанет в позу защитника веры от богохульников, щелкающих своими дьявольскими фотоаппаратами. К этому тоже надо быть готовым.
Губернатор и Садык подняли на ноги всех, кого только можно: расставили посты, сообщили о случившемся в столицу. Однако в глубине души все надеялись, что Исмаил вот-вот объявится и инцидент будет исчерпан. Больше всех волновался верный Мади. Это он первым всполошил весь шариатский суд и не постеснялся потревожить даже самого губернатора. Друзьям Исмаила Мади звонил каждый день. Постепенно все поверили, что судью утащили преступники, осужденные Исмаилом и ныне оказавшиеся на свободе. Теперь, прочитав ранним утром газету, губернатор тут же вызвал Садыка к себе и поиздевался над ним вволю:
