Судья стремился к черному камню «аль-хаджар аль-асуад», лежавшему в нише слева, неподалеку от золоченой двери. Началась давка. Паломники жаждали коснуться камня губами и, позабыв, где они, уже работали локтями, а то и кулаками. «Верховые» даже падали с плеч носильщиков, но все равно старались как-нибудь докарабкаться до ниши. Редким счастливцам, однако, удавалось поцеловать камень. Паломники перед поцелуем трут потрескавшиеся губы. Исмаил тоже несколько раз провел ладонью по губам, хотя знал, что не о такой чистоте уст говорится в легенде. Черный камень, гласит она, в судный день оживет, вновь станет белым ангелом и возвестит правду о тех, кто его целовал, откроет, чьи уста были чисты, а чьи — нет, ибо их загрязнили лицемерие, ложь, ханжество. Исмаил был уверен, что сам-то он из тех, кто, поцеловав черный камень, обретет на земле «высшее счастье», чье имя назовут среди имен праведников. Где-то в самой глубине его души все-таки тлело сомнение: вдруг белый ангел не подтвердит чистоту его уст? Причин для сомнений было немало. Вот хотя бы та же самая Фарида. Правильно ли он ее осудил, до конца ли разобрался в ее деяниях? Исмаил проталкивался вперед, а про себя повторял: «Освобожу я ее, будет она на свободе». Судья работал локтями, коленями, грудью, отталкивая идущих рядом и пытаясь сунуть в нишу свою маленькую голову — хорошо она держалась на такой длинной шее. К счастью, рядом с ним по большей части были женщины и паломники на носилках. Носильщики выбились из сил, а женщины стремились только рукой коснуться святыни. Исмаил воспользовался этим, рванулся вперед и приник губами к отполированному миллионами губ, стянутому серебряными обручами камню.
Шаукат торопливо сделал снимок — получится, не получится, — кто знает. Повторить кадр было невозможно, толпа потащила Исмаила дальше.
Шаукат боялся, что у него отнимут фотоаппарат. Мекка священна, отсюда запрещено увозить даже малую песчинку, за этим внимательно следят бесчисленные служители, особенно служители Каабы, для которых святилище — главный источник существования. Но Шаукат во что бы то ни стало должен был исполнить роль «ангела», сидящего на правом плече подопечного регистрирующего его «добрые деяния». Что может лучше фотографии подтвердить паломничество Исмаила в святые места?
Дальше высился небольшой купол над колодцем зем-зем, древнейшей частью святилища. Воду из колодца качают насосом, паломники должны дойти до крана и напиться.
Очередной снимок Шаукат сделал, когда Исмаил подставил сложенные ковшиком ладони под резиновый шланг, а специальный служитель обдавал струей судью и всех, кто стоял рядом, демонстрируя свою щедрость. Никто не протестовал — напротив, каждый был счастлив промокнуть до нитки и, если было бы возможно, плескался бы в священной воде. Люди не отходили от шланга, их оттесняли в сторону напиравшие паломники.
Паломников ожидал навес, под которым находились два священных холма — Сафа и Марва. Паломникам полагалось семь раз пробежать от одного до другого, как бы повторяя маршрут несравненной Агари, младшей жены Ибрагима. Жестокая старшая жена заставила Ибрагима прогнать молодую, возведя на нее напраслину, несмотря на то что Агарь была беременна. Скитаясь по пустыне, Агарь родила сына, положила его на песок и пошла, искать воду. И вдруг, гласит легенда, с холма прозвучало: «Вода здесь». Молодая мать взбежала на холм Сафу, откуда доносился голос, но воды не нашла. Она была в отчаянии. Тот же голос прозвучал с другого холма — с Марвы. Женщина бросилась туда. И так семь раз — от холма к холму. Но бог помог Агари: воду она нашла там, где лежал ребенок. Бегая от горы к горе, мать пятками пробила землю, и из колодца забил фонтан.
Паломники семь раз должны взобраться на каждый холм. Расстояние между ними примерно триста шагов, но женщины были готовы до изнеможения бегать по торной тропе мученицы.
Шаукат сделал еще несколько снимков в тот момент, когда Исмаил, выбиваясь из последних сил, носился между холмами. Сафа и Мавра символизируют в сознании мусульман женское страдание. Веками их обдувают злые ветры, раскаляет солнце. Для верующего это даже не холмы, а гигантские скалы, вскинувшие к облакам седые вершины. Но доля женщин не становится менее горькой, — напротив, клевета, злословие, как самум, несущий пыльные облака через поля, овраги, горы и государственные границы, пробираются из века в век, коверкая судьбы. Сколько дел о клевете прошло через руки Исмаила! Он опять подумал о Фариде. Не возвела ли полиция напраслину на девушку? Исмаил старался отогнать эти странные мысли, ибо если так, то легко можно оправдать и действия двух «ангелов», по милости которых он оказался здесь. Состраданием к Агари Исмаил проникся еще потому, что новорожденного, для которого молодая мать искала воду, звали Исмаилом. Это его именем наречен судья, значит, Агарь как бы доводится ему матерью.
К вечеру следующего дня паломники уже с трудом волочили ноги, но никто не жаловался на усталость, — наоборот, всем хотелось подвергнуть себя еще большим испытаниям. Почти никто не помышлял пропустить хоть какой-нибудь ритуал, не спешил обрить себе голову и освободиться от ритуальных запретов, как это предлагал сделать старик аль-Мамун, когда они, измученные, вернулись в гостиницу. Паломников ожидали новые обряды. Первый — жертвоприношение. Но прежде чем идти на базар, надо договориться, что будут покупать, а договориться с женами не так-то просто. Старшая, считавшая себя непререкаемым авторитетом и хозяйкой дома (ее побаивался сам а ль-Мамун, хотя и не признавался в этом), предлагала купить животных по количеству паломников, но чтобы было не так накладно — ей и мужу по барану, остальным по овце. Другие жены заявили решительный протест: почему это ей барана, сильного и круторогого, а им по дохлой овце? Разве души у людей не одинаковы? Самая младшая не привыкла считать динары. Она предложила купить всем по верблюду.
— Глупая! Откуда столько денег? Верблюд стоит дороже, чем дюжина таких душ, как твоя! — оборвала ее старшая жена.
Вторая жена предложила компромисс:
— Купим одного верблюда. Много ли душам надо! К тому же все будем вместе. И сахиб с нами не разлучится.
Третья молчала, зато самая младшая, которую звали Хасна, вдруг обнаружила характер.
— Обязательно по верблюду, и двугорбому! Вдруг сахиб захочет с кем-нибудь из нас ехать вдвоем. Ему один горб… — Хасна почему-то была уверена, что души, если они поедут на верблюде, непременно устроятся на горбах. Девочке даже не дали договорить.
— Ах, вот оно что! Хасна думает, что сахиб выберет ее в спутницы. Да ты спихнешь его в ад, чтобы самой ехать налегке, — зло заметила старшая. — Ишь какая. На одном горбу ты, на другом он… Хотела бы я посмотреть на эту картинку!
— С тобой же он не поедет! — не сдавалась младшая. — Твои грехи на трех верблюдах не увезешь.
Ссора могла прервать дальнейший путь, если бы не вмешался аль-Мамун.
Старик заговорщически шепнул на ухо Исмаилу:
— Куплю одногорбого. Все души, как виноградины, образуют одну кисть. Никому не будет обидно.
Исмаил нашел это разумным.
Услышав издали, о чем спорят жены, Шаукат подумал: нет, женщин не переделаешь. Только что они шли мученической стезей Агари, но души их не смягчились, не просветлели. И то сказать — раздоры не были редкостью даже в семье пророка. Взять хотя бы историю с последней женой Мухаммеда — Айшой. Во время долгого и изнурительного похода Айша ослабела так, что отстала от колонны. Пророк заволновался, заметив отсутствие жены, послал всадников искать ее — те вернулись ни с чем. Прошло какое-то время, и Айша объявилась, но не одна, а в обществе молодого воина по имени Али. Пошла дурная молва, арсары взяли под сомнение супружескую верность молодой женщины. Чтобы заглушить ропот, пророк спросил воина, вернувшегося вместе с его женой: как поступить? «Развестись», — коротко ответил молодой мусульманин и этим дал новую пищу злословию. Пророк не хотел так легко поддаться ревности, тем более что речь шла о дочери халифа Абу Бекра, его недавнего противника, он женился на ней из политических соображений. Развестись с Айшой значило снова начать борьбу там, где он с таким трудом добился примирения… Впрочем, это все история. Шаукату всего важнее решить, как быть дальше, — следовать за Исмаилом или возвращаться назад. Судья вошел во вкус дела и будет пытаться выполнить всю программу паломничества, поэтому, не боясь опасных выходок с его стороны, можно возвращаться домой, чтобы в случае чего иметь алиби. Но хотелось и посмотреть, как поведет себя Исмаил в Мекке, сделать новые снимки, — авось, пригодятся в будущем. Шаукат еще не очень представлял себе, где они могут пригодиться: в суде или в газете, а может быть, и там и там.
