Салуа от души хотелось верить, что к Фариде прилетела птица счастья. Она взяла шарту, пересчитала деньги. Ровно четыреста бумажек. Не откладывая дело в долгий ящик, договорились и о дне свадьбы. Даляль торопил, уверяя, что железо надо ковать, пока горячо. Салуа сама не хотела оттягивать свадьбу, чтобы, не дай бог, не повторилось все сначала. За четыреста бумажек теперь все отдают дочерей. Деньги немалые, можно разделаться с долгами, а оставшиеся внести в общий пай для покупки насоса с движком. У буйвола что-то неладное с головой. Привык с первого года ходить по кругу, теперь по прямой идти не может, все заворачивает куда-то, даже пасется и то по кругу. К тому же и слаб стал, не под силу ему колесо — особенно в половодье.
Весть о замужестве Фарида встретила довольно равнодушно. Она уже ничему не верила и ни о чем не мечтала. Слишком горек был прошлый обман. С другой стороны, когда-нибудь же надо покидать родительское гнездо. В сарифе все давно повыходили замуж. Даже старые девы, которые уже ни на что не надеялись, и те, слава богу, устроили свою жизнь. Но кто же это, однако, сватается к ней? Вдовец, наверное. Редко бывает, чтобы мужчина до сорока лет не обзавелся семьей. А может быть, он настолько богат, что берет себе третью или четвертую жену?
Даляль оказался скуп на слова, рассказывал о женихе неохотно. У Салуа не хватило настойчивости выведать все, а может, она и не хотела. Ей, увы, не дано выбирать себе зятя — кого бог послал, того и надо принять.
Сахиб Нури укатил в деревню: он предпочел переночевать где-то у знакомых. Мать и дочь вернулись домой поздно и тут же легли в постель. После смерти отца они спали вместе. Обе долго не могли успокоиться. Разговор неожиданно вспыхивал, потом затухал, чтобы через несколько минут возобновиться. Порой мать и дочь переходили на шепот, словно их могли подслушать
— Останусь одна, как наше тутовое дерево, — все вздыхала Салуа,
Ей вспомнилась одинокая старуха, которую называли «Забытая богом и смертью». Старуха и сама не помнила, сколько прожила на белом свете. Возделывала крохотный участок земли, ни к кому в гости и на похороны не ходила, никто и к ней не заглядывал. Как-то в деревне заметили, что ячмень на ее поле давно созрел, зерно осыпается — через неделю от урожая не останется ничего. Зашли сказать об этом старухе, а она уже почернела…
— Почему одна? Настанет срок — придешь нянчить малыша…
Фарида прижалась к матери. Салуа чувствовала ее горячее дыхание. «Последняя ночь, — думала мать, — завтра звонкий голосок дочки уже не будет слышен в доме, опустеет все вокруг…»
Салуа снова вздохнула. Мать и дочь лежали молча, каждая думала о своем. Салуа вспомнила Омара — так и не дождался дня, когда к его дочери прилетит настоящая птица счастья. Как он мечтал об этом… Конечно, Омар взял бы гораздо большую шарту, но и свадьбу отпраздновали бы как надо, Салуа ухитрилась выведать у Сахиба Нури, что жених тяжело болел в детстве, Оспа обезобразила его лицо, потому-то он долго и не женился. Но о главном недостатке будущего мужа Фариды Салуа не имела представления. Зуфри вовсе не был ученым садоводом, как сказал даляль, он был просто работником в саду у шейха. Его обязанностью было содержать сад в порядке, окапывать, опрыскивать деревья, а главное — собирать дождевую воду в специальный амбар и в строго установленные сроки поливать ею все, что росло в саду, — деревья, виноград. В детстве Зуфри перенес еще и менингит, после которого его прозвали «Смешливым балбесом», — он по поводу и без повода глупо и неестественно громко смеялся.
Фарида заснула раньше, чем мать. Во сне Сахиб Нури. принес ей от жениха шабак — дорогой кулон, сиявший точно яркая звезда. Он положил его на ладонь, чтобы все видели, как ослепительно горит драгоценный камень в сказочной ажурной золотой оправе. «Цепочка коротковата», — говорила мать, и Фарида боялась, как бы она из-за этого не отослала подарок назад. Пришли какие-то родственницы жениха, стали уверять, что это украшение не входит в мукаддам — в ту сумму, которая дается на приобретение нарядов для молодоженов, Мать спросила: «А в муххарам?» Фарида рассердилась, не понимая, почему мать заговорила о деньгах, о которых договариваются на случай возможного развода. Вдруг явился Сахиб Нури, одетый в джалобу — темно-коричневую накидку с широкими рукавами.
Даляль, оказывается, играет уже роль кади — шариатского судьи и требует составления акта, скрепляющего брак. Рядом с ним люди в черном, среди них и отец Фариды. Потом в одной комнате расположились мужчины, в другой — Фарида с подружками. Разговаривают в обеих комнатах почему-то вполголоса…
Кади, судья, подошел к невесте: «Скажи: ты мой уакиль», — то есть человек, которому невеста доверяет говорить от ее имени. Эти слова Фарида должна произнести четырнадцать раз, лишь тогда судья получает право заключить брачный союз. А она словно лишилась дара речи — что-то отвечает судье, но голоса ее никто не слышит. Мать злится, щиплет дочь. Фарида старается говорить громче, но тщетно.
Вдруг в комнату, где набилось столько народу, протиснулся Шаукат с кипой тетрадей под мышкой. Он зовет Фариду в школу. Все видят, что учитель нарушил обычай, но никто его не гонит. Шаукат подходит к Фариде поближе. Оказывается, у него под мышкой не тетради, а глиняный кувшин: он предлагает ей взять его и вышвырнуть за дверь, — чтобы кувшин разлетелся вдребезги. Мать в ужасе, она силится отнять кувшин, а Шаукат не дает. Выбросить за дверь кувшин в ту минуту, когда к тебе обращается кади, — значит заявить об отказе выйти замуж. Фарида взяла кувшин, но бросить его за дверь не смогла, уронила, а кувшин почему-то не разбился…
Слышится тот же голос: «Согласна ли ты, чтобы я был твоим уакилем?» Фарида с мукой выговаривает наконец: «Да» — и хочет надеть на себя дорогой подарок. Она берет кулон и вдруг замечает, что цепочка оборвалась, а камень потускнел и перестал излучать волшебный свет. Это вообще не драгоценный камень, а стеклышко. От обиды Фарида плачет. Слезы, искрясь, падают на кулон, и камень снова загорается…
Фарида проснулась заплаканная.
— Ты так тревожно спала, дочка, — сказала мать, — скулила во сне, как голодный щенок.
— Какие только кошмары не приснятся… — Фарида с облегчением вздохнула, радуясь, что все увиденное было сном.
С самого утра мать и дочь занялись делами. Фарида перебирала свои вещи, откладывая только самое необходимое. Крохотные сандалики, купленные отцом, когда дочка только начала ходить, вызвали у Салуа бурю воспоминаний… Воспоминаний и слез.
Они бы еще долго провздыхали о минувшем, но во дворе внезапно появился Сахиб Нури со своим велосипедом. Мать пригласила его в дом отведать специально приготовленной маззы из бобов, орехов и соленых овощей. Салуа постаралась — сделала очень вкусную маззу. Да к тому же испекла белые лепешки, сварила крепкого кофе.
Сахиб Нури отказался войти в дом, пожелал, чтобы Фарида вышла к нему под тутовое дерево. Он снова взялся за свой велосипед, будто готовил его для кругосветного путешествия.
Салуа вынесла ему завтрак в сад. Ей хотелось, чтобы даляль посидел подольше. Салуа только теперь поняла окончательно, что дочь уходит, и ощутила всю горечь предстоящего одиночества. Ей уже не хотелось торопить события; каждое лишнее мгновение рядом с Фаридой казалось счастьем.
Фариду утешало хотя бы то, что она будет жить неподалеку от города. Кто знает, вдруг где-нибудь на улице или на рынке встретится ей Шаукат — добрый, умный учитель… Да, но как ей повести себя при встрече? Вдруг Шаукат не узнает ее, она-то ведь заговорить с чужим мужчиной не посмеет. Боже мой, Шаукат теперь для нее чужой мужчина.
Салуа глядела на дочь и думала, что собственными руками вырвала из груди сердце — отдала Фариду чужому человеку. Оставаться ей теперь навсегда одинокой, как тутовому дереву.
Сахиб Нури укрепил на багажнике поклажу Фариды и покатил велосипед, за ним пошла невеста, держа в руке глиняный кувшинчик с питьевой водой на дорогу. Даляль уверял Салуа, что родственники жениха скоро заявятся к ней с богатыми дарами. Салуа уже ничему хорошему не верила.
