– Какое совпадение – я тоже еду по своему делу… Вернее, по просьбе нашего сюзерена, князя Велимира, – чуть было не выдав себя, сбивчиво ответила княжна. – Просьба крайне личная, к сожалению, не имею права раскрывать подробности… – Она густо покраснела, понимая, что может наговорить лишнего.

Старик в ответ расплылся в добродушной улыбке, по которой можно было прочитать, что он все понял. Ладимила гнала от себя эти мысли. Просто показалось, правда же?

Она порывисто отвернулась прямо к горизонту, глубоко вздохнула и вспомнила, что не представилась.

– Ладимила… – Испугавшись вопросов о своем происхождении, княжна быстро продолжила: – Мое имя слишком длинное, поэтому я прошу называть меня коротко – Милой.

– Крайне приятно встретить в пути такой нежный цветок, милая Мила… – Старик всматривался в глаза собеседницы, как будто пытался залезть внутрь, прямо в голову, и прочитать все ее мысли. – Не могу знать, как часто вам приходится плавать на ладье, но смею предположить, что волны доставляют вам беспокойство. Во всяком случае, ваша бледность говорит мне об этом. Не хотите ли настойки травок от качки? Пока я не раздал ее нашим горемычным попутчикам – тем, что страдают в трюме.

– Что вы, сударь, это невероятно любезно с вашей стороны. Пожалуй, будь мне невыносимо тяжело, я бы без лишних раздумий приняла от вас помощь. А пока разрешите поблагодарить вас за доброту и готовность…

В этот момент девушка проследила за взглядом своего собеседника, и звук ее голоса оборвался. Довольному прищуру Казимира Твердиславича предстала великолепная картина: в широко открытых, цвета горечавки глазах Милы отражался величественный силуэт красивейшего из городов Пятимирия – Буян-града.

– Ты куда, красавица? Не ко мне ли? – Сиплый старческий голос почти сливался со скрипом ржавых петель, венчающих неохотно отворяющуюся дверь.

В посеревшем от времени дощатом проеме появилась горбунья в платке, таком же бесцветном, как и весь ее дом. Она протянула морщинистую руку, недвусмысленно давая понять, чего хочет.

Локоны цвета спелой пшеницы было дрогнули, но их обладательница, крылатая румяная девица, тотчас обернулась с натянутой улыбкой и бегающим взглядом.

– А я можно… завтра принесу? – Уголки ее пухлых губ поднялись еще выше, обнажая ровные зубы, – ее лицо выражало неуверенность.

– А сегодня я буду кукиш без масла кушать? – монотонно проговорила старуха.

Она произнесла это так буднично, будто сплюнула. Все постояльцы давно знали ее излюбленные фразы.

– Честно-честно, бабушка! У меня сегодня во дворце хор, а потом еще в «Брячине»!

Хозяйка отвернулась. Ее беззубые челюсти принялись ходить сами собой, натягивая сморщенную кожу вокруг рта. Наконец, будто что-то поймав, старуха прекратила чавкать и посмотрела на девушку.

– Алконост, – обратилась она серьезно к крылатой постоялице, – все поёшь?

Та лишь кивнула в ответ.

– Вот смотрю на тебя… и себя узнаю. Как в зерцале. Глазки синенькие, игривые такие. Кудри русые, с медным отливом, на солнышке-то! Щечки пухленькие, с ямочками, у меня такие же были, да, не смотри так. Это я сейчас старуха поблекшая, а в юности была… – Она провела руками вдоль тела, как в танце, и в ее зеницах сверкнул огонек. Горбунья слегка распрямилась, погружаясь в воспоминания. – Мужики знаешь, как на меня смотрели? И свистели мне вслед, и замуж все звали… А я смеялась, плясала до упаду, счастливая была… не передать как. – Улыбка расцветила ее сморщенное лицо, но тут же блеск в глазах пропал, и к старушке вернулся скорбный вид. Она опять пожевала что-то и сказала: – Мужа тебе надо, детишек побольше, а не в кабаках петь.

Крылатая девица застыла в нерешительности. Ей хотелось расспросить хозяйку о ее жизни, узнать, что случилось с той юной, беззаботной девушкой…

– Мне надо уходить, – только и смогла выговорить Алконост. – Завтра плату принесу, чуть только рассвет настанет! – Поклонилась и побежала к белоснежной стене буянской крепости.

Натужный хруст тугих канатов вторил плеску воды. Волны били о широкий, ровный причал, заметно уходящий от линии суши. Последнее емкое «айда!» вылетело из уст старшины бурлаков и через несколько мгновений растворилось в глухом звуке удара борта судна о лиственничные опоры пирса. Ладью было откинуло назад, дальше от берега, но буквально через мгновение она плотно пристала к помосту, покачалась для порядка и, будто испустив недовольный вздох, размякла, смирившись с окончанием путешествия.

– С меня довольно! Эки шлюпки тягать! – резко кинул один из бурлаков в сторону старшины. – Не для того я в стольный град ехал. Вон чё! – указал он подбородком на соседний пирс меньшего размера. – Пока мы тут гнемся под пенькой с этой трухой, невесть откуда приплывшей, Еремыч швартует двумя перстами судна в разы большие! – Кажется, он бы недовольничал и дальше, если бы гулкий кашель не стал раздирать его глотку.

– Мыкита, побойся Переплута! Ты свою копейку имеешь в срок, кормлен досыта, а ворчишь аки старый пень! – Посмотрев на своих доходяг, с которыми ему приходилось встречать самые старые корабли в лучшем порту Пятимирия, старшина на секунду опустил глаза и как будто смягчился, вспомнив одному ему понятную добродетель… – Ты это, не ворчи. Будем честно работать – и нас на кабестан[6] возьмут. А покамест дай-ка я узнаю, много ли в ладье скарба – авось до темноты все и перетаскаем.

И вправду: во всем порту Буян-града остался лишь один причал, оборудованный для прибытия кораблей старого типа. Остальные же были оснащены новейшими устройствами для легкой швартовки – кабестанами, созданными изобретателями из Совета розмыслов, прославившимися своими открытиями на все Пятимирие.

Изнывающая от желания скорее покинуть ладью толпа собралась на одной стороне, отчего судно чуть не дало крен. Княжне вместе со служанкой пришлось выждать какое-то время, прежде чем они смогли беспрепятственно выйти. В сутолоке Ладимила то и дело уворачивалась от торопящихся людей с клетками, баулами, узелками и сундуками, стараясь при этом не потерять самообладания. Люд растянулся в длинную очередь, и, только изрядно в ней постояв, княжна вспомнила, что очень скомканно завершила беседу с новым знакомцем. Впрочем, неугомонно бухтящая Добродея довольно быстро освободила голову своей хозяйки от мыслей о приличиях.

Удивительное дело: несмотря на широкий помост, люди двигались крайне медленно. Некоторые еле стояли на ногах и чуть было не падали на соседей, создавая еще большую суматоху. Вдоль причала были выставлены бочки, полные воды, в которых отчего-то били хвостами рыбы – то ли сами туда запрыгнули, то ли кто-то забыл живца. Вдоль толпы то и дело прохаживались высокие стражи, облаченные в красные одежды, подпоясанные плетенками из китового уса, на которых мерно покачивались клинки в ножнах. Они не очень церемонились с прибывшими, истово рассматривая и мужчин, и женщин.

– Морок знает что такое! – продолжала ворчать Добродея. – Думала, мучениям конец, после четырех-то суток этой качки, а тут – на тебе! И пьянь еще эта. Сударыня, разрешите их всех распихать, чтобы мы здеся карасями не пропахли!

Ладимила лишь тихонько вздохнула, совершенно не понимая, как правильно себя повести: требовать пропустить ее, сюзеренову дочь, без промедления, раскрыв себя, либо смиренно ждать своей очереди.

– Да у него просто помешательство, – долетел до нее обрывок чьего-то разговора, – вот и распорядился всех чужаков проверять. Как будто я здесь со злым умыслом!

– Милейший, кого же он боится? Своей тени, ни много ни мало!