Я же вроде бы считаю себя здоровым индивидуумом, чтобы рассказывать о переселении душ и в результате навек поселиться в палате № 6. Хотя, кто его знает? Возможно, я недалеко ушел от моих бывших пациентов. Самому себе диагноз психического заболевания не поставишь.

Ага, а вот это интересное воспоминание! Оказывается, Витька Гребнев неплохо рисовал, но, будучи стеснительным парнишкой, никому об этом не говорил.

В альбоме, который принесла мама, чтобы мне было чем заняться, имелось несколько карандашных набросков, с моей непрофессиональной точки зрения вполне приличных. Интересно, смогу ли я повторить эти рисунки?

Но сейчас надо было определяться с будущим, и решать продолжать ли учебу в школе, или идти в техникум и получать профессию. По Витькиным воспоминаниям жили они с мамой от зарплаты до зарплаты, но вдвоем на восемьдесят рублей особо не разбежишься, поэтому приходилось экономить. Хорошо еще, что сразу за домом начинался лес, поэтому в сезон не надо было далеко ходить, чтобы натаскать грибов и ягод на целый год вперед. А с разработанного огорода снималось по десять мешков картошки и в меньшем количестве прочих овощей.

В общем, к моменту выписки из больницы я определился – надо поступать в техникум, или ПТУ. Не определился лишь с вопросом, в какой именно техникум я хочу попасть.

В первых числах июля меня после долгих и упорных просьб выписали домой. Да, это вам не лечиться в российской больнице по страховому полису ОМС, когда тебе дадут пинка сразу после того, как ты отлежишь установленный срок для своего заболевания. У нас пока еще лечат, сколько потребуется, хотя за всю огромную страну говорить не буду. Знаю только одно правило действительное в нашей стране для всех времен. Чем южнее ты живешь, тем дороже тебе обойдется лечение, а качество будет ниже.

– Ты Витек, на удивление быстро восстановился, – отметил при выписке лечащий врач. – Пожалуй, я такого еще не видел. И заметь, как я тебя классно заштопал. Даже вмятины в твоей глупой башке не осталось. Все черепные косточки сохранил. На рентгене следы перелома почти не видны.

Я с благодарностью кивнул доктору. Действительно, мне повезло, а мог бы, как многие больные ходить с вмятиной на полголовы и год ждать очереди на постановку металлической пластины, и постоянно носить шапку, чтобы не пугать окружающих своим видом.

Хотя я относил мое быстрое восстановление большей частью на счет той неведомой силы, перенесшей мое сознание не только на шестьдесят лет назад, но и на многие миллиарды километров назад, в ту точку, где планета Земля находилась в то время и затем со скоростью 200 км\с удалялась от нее. Но переубеждать доктора я не собирался. Пусть относит мое выздоровление на счет своего профессионализма.

Мама, зная о выписке, пришла меня встречать. Что было совсем нетрудно. Наш дом находился на другой стороне улицы, где располагалась больница, и закрывался от неё зданием станции переливания крови.

Обойдя здание станции, мы вышли на узкую грунтовку, ведущую к двум деревянным двухэтажным домам, расположенным на краю лесного массива.

В дальнем доме на втором этаже располагалась наша квартира.

Когда мы подошли к входу в подъезд, из него вывалил пьяный в хлам Валерка Лебедев, парень примерно моей комплекции, но на год старше.

– О, какие люди! Шибза, ты чо, уже поправился? – воскликнул он, размахивая гитарой, держа её за гриф.

– Ой, здрасти, тетя Валя! – поздоровался он с мамой.

– Здравствуй, Валера, – печально вздохнула та, – Ты, почему не в училище?

– Тёть Валь, ты чего? – натурально удивился Валерка, – у меня же практика сейчас, на заводе.

– Да, вижу я, как ты практикуешься, – сердито ответила мама. – Опять на гитаре весь вечер тренькать будешь?

– Ага, буду, – согласился Лебедев, – мне сегодня слова одной песенки подогнали. Вот послушайте.

Он уселся на пенек, стоявший у дверей, тронул гитарные струны. И запел прокуренным тенорком.

«Самой нежной любви наступает конец.

Бесконечной тоски обрывается пряжа».

– А у парня неплохо, получается, – подумал я. Но тут мама дернула меня за рукав.

– Не стой столбом, пошли домой. Еще наслушаешься этих песен. Лучше бы уроки учил, больше бы толку было.

Когда мы подошли к двери в квартиру, Валерка сменил пластинку.

– «Затихает музыка в саду и девчонка видно всем чужая.

Все подруги с парнями идут, только лишь её не провожают». – разносился его голос по окрестностям. А когда я выглянул из окна кухни, напротив Лебедева на скамейке уже пристроились две сестры, Машка и Ирка Феклистовы из первой квартиры. Их присутствие явно приободрило музыканта, и он продолжил свой концерт.

– Ну, что ты к окну прилип? – раздраженно заметила мама. – Переодевайся в домашнее, мой руки, и будем обедать. Я сегодня щи сварила на баранине. Повезло у цыган купить на рынке.

Оторвавшись от уличного представления, я прошел в свою комнату и сразу встретился с глазами брата, смотревшего на меня с фотографии на комоде. Не знаю отчего, но я почувствовал себя неловко, как будто в чем-то виноват перед ним.

Вовка Гребнев был старше меня на четыре года и в отличие от младшего брата был весьма здоровым и крепким парнем, к тому же боксером. Поэтому меня, то есть Витьку в младших классах школы, несмотря на кличку Шибздик, трогать опасались. Все прекрасно знали, что расплата последует незамедлительно. И даже, когда после восьмого класса Вовка поступил в строительный техникум, мои одноклассники прекрасно понимали, что ему ничего не стоит ближе к концу уроков подойти к зданию школы встретиться с обидчиками своего брата и начистить им рожу.

Так, что Витьке в этом отношении явно повезло, никаких ссор в классе у него не имелось, тем более что он сам вел жизнь тихую и бесконфликтную.

Зато Вовка, попав в армию, примириться с тамошними порядками не смог. Поэтому всего через три месяца он погиб, как написал командир части при исполнении воинского долга. Так мы его и похоронили в закрытом гробу. Только через полгода, когда из армии пришел Димка Филатов, служивший в той же части, он рассказал, что Вовка был убит в драке со старослужащими. После чего старшина роты полгода отлежал в госпитале и был комиссован. Мама, услышав об этом жаловаться, никуда не стала. В принципе, она и так, зная характер старшего сына, подозревала по какой причине он погиб. Ну, а Витька, трусоватый по натуре, не раз плакал, вспоминая брата, и со страхом ждал призыва на службу.

В отличие от Витьки, я службы не боялся, прекрасно зная все её «прелести». Как говорится, кто в армии служил, тот в цирке не смеётся. Через три года, не исключено, что и мне придется отправиться в стройные ряды Советской армии. Это произойдет, если я на комиссии не вспомню о тяжелой черепно-мозговой травме. История болезни запрятана в больничном архиве на двадцать пять лет, поэтому кроме выписного эпикриза, который нужно передать в поликлинику, врачи призывной комиссии ничего больше не увидят.

А выдрать из карточки единственную бумажку секундное дело, главное, чтобы она попала хотя бы на несколько минут в мои руки. Но это, если я решу отдать долг Родине еще раз. Один то раз я его уже отдал. Два года выброшенные кошке под хвост. И шесть с половиной тысяч километров, пройденных разводящим караула в любую погоду, под дождем, снегом, в холод и зной. Так, что выбор у меня имеется.

Нет, если и решу служить, то сделаю это совсем не так, как в первый раз. Но и повторять судьбу Вовки Гребнева не собираюсь. Отстаивать свои права, совсем не обязательно в драке с сослуживцами, для этого имеется много других путей. В следующем году призывной возраст снизят до восемнадцати лет. Правда и служить придется на год меньше. Смысл этого решения вполне понятен, командовать мальчишками гораздо легче, чем взрослыми мужчинами. Но я то взрослый человек и действовать собираюсь по взрослому.

В этот момент на фотографии брата, перевязанной черной лентой мелькнул солнечный блик, как будто Вовке пришлась по нраву мои мысли по поводу службы.