Я сжимаю руки в кулаки.

— Поправьте меня, если я не права, но ведь беспризорники не имеют дома. А поскольку у меня есть дом, который я ужасно люблю, боюсь, что определение, которое вам стоит использовать это посетительница. Или гостья. А касательно того, что меня сюда притащили: уверяю вас, я пришла по своей воле.

Глаза моей прабабки вспыхивают. Я подозреваю, что она в двух секундах от того, чтобы испепелить меня.

— Скацца.

Я так привыкла к этому уничижительному термину, что обычно даже не сержусь, когда меня называют оборванкой, но меня сердит то, что так меня назвал член моей семьи. Оскорбления, может быть, и скатываются с наших закругленных ушей, но они так же проникают внутрь и пронзают наши другие органы.

Я не могу этого допустить.

Бабушка предупреждала меня о том, что Ксема была неприятной женщиной, но я и не подозревала, что она будет напоминать кочергу и одновременно сварливого эльфа.

— Тише, Бо, — шипит она на птицу, сидящую у неё на плече.

Подождите… меня оскорбил попугай? Может ли она тоже слышать птиц или он произнёс это вслух?

Данте, должно быть, понял, что я шокирована, потому что он наклоняется и говорит:

— Этот попугай оскорбляет абсолютно всех, включая принцев.

Ксема останавливается рядом с Доминитой, и они обе окидывают меня взглядом. Их губы кривятся, а носы морщатся. Я чувствую себя так, словно попала на страницы одной из маминых книг о девушке, её ужасной мачехе и злых сводных сёстрах, где девушка, к которой относятся как к паразиту, становится королевой.

Как же это похоже на мою ситуацию.

Мои мысли переносятся к Моррготу. Наблюдает ли он за мной из тени, или занят тем, что следит за раскопками Сьювэла? Как бы мне хотелось, чтобы он сел мне на плечо и испепелил взглядом этих ужасных людей. Может быть, даже прошёлся когтями по их красивым платьям и куснул их.

Что это ещё за мысли? Устыдившись, я стараюсь подавить свою злобу. Бабушка не этому меня учила.

«Несмотря на то, что я никогда не сяду тебе на плечо, когда я стану цельным, мы можем научить их хорошим манерам».

— Нет, — выдыхаю я.

— Нет? — Ксема приподнимает чёрную как смоль бровь.

— Нет? Вы даже не предложите мне выпить? — я провожу языком по пересохшим губам.

Домитина скрещивает руки.

— Мы не обслуживаем полукровок с закругленными ушами.

Её взгляд падает на блондинку с короткими волосами, которая стоит на коленях и собирает руками осколки стекла.

Девушка, такой же полурослик, как и я, вздрагивает. Я представляю качество жизни здешних слуг, и меня переполняет негодование.

Нацепив на себя уверенную улыбку, я говорю:

— Я не ожидала, что вы будете меня обслуживать, биснонна.

Учитывая, что Домитина не называла её бабушкой, я чувствую, что если назову её «прабабушкой», это невероятно выведет её из себя.

Конечно же, она издаёт шипение, словно я проткнула её морщинистую кожу железным штыком.

— На случай, если вы не слыхали, я работаю в таверне, и я сама умею наливать вино в бокалы и глотки. Или куда пожелают наши посетители.

Я замолкаю, чтобы мой намёк возымел эффект. И хотя я часто поправляю тех, кто предполагает, что я секс-работница, побледневшие лица моей прабабушки и тёти определённо стоят того.

Данте издаёт сдавленный смешок рядом со мной.

— Обещаю уйти после первого напитка, — говорю я сладким голосом, осматривая модных гостей.

Я замечаю несколько знакомых лиц: родителей Фибуса и их дочь, будущего мужа Флавии, Викториуса Сурро, который так же стар и высокомерен, как и её отец, а также множество завсегдатаев «Кубышки». Некоторые из них задерживают на мне свои взгляды и медленно оглядывают меня с ног до головы, от чего моя кожа покрывается мурашками; другие же отводят глаза, словно беспокоятся о том, что я их узнаю и запятнаю их репутацию.

А вот женщины откровенно пялятся на меня и так же беззастенчиво перешептываются. Я улавливаю несколько комментариев о своих ушах и о кителе принца, покрывающем мои плечи.

— Я вижу, что отсутствие вкуса передалось тебе от Церес.

Ксема так высоко держит голову, что я могу видеть её узкие ноздри.

Отсутствие вкуса? Платья моей бабушки такие же простые, как те, что носят люди в Раксе.

— К несчастью, денег, которые она зарабатывает, продавая чай и примочки, не хватает на покупку модных платьев. Не то, чтобы у неё было, куда в них ходить. Знаете, она ведь стала persona non grata, так как не повернулась спиной к своей дочери и ко мне, какими бы грязными мы ни были.

«Фэллон, полегче. Мы ещё не совсем закончили».

«Они мерзкие».

«Я знаю, Behach Éan».

От меня не укрывается вздох, который слышится в его голосе, и хотя меня отделяет от ворона, должно быть, половина поместья, меня немного успокаивает то, что я могу его слышать.

— Вон! Вон из моего дома, ты грязная маленькая… маленькая…

— Полурослик? — предлагаю я.

— Отродье! — визжит она так громко, что её слышно во всей Тареспагии.

Вокруг становится так тихо, что я слышу, как лопаются пузырьки в хрустальных графинах с фейским вином. Я также слышу, как белая хлопковая ткань скользит по коже Данте, когда он скрещивает руки.

— Отродье, — повторяет попугай.

— Довольно, — говорит Данте.

Я приподнимаю подбородок, радуясь тому, что Данте заступился за меня, хотя он всего лишь отчитал попугая.

— Довольно, Фэллон, — тихо повторяет он.

Я поднимаю на него глаза и замечаю усмешку на губах Домитины.

То, что Данте встал на сторону моих злобных родственников, ощущается как пощечина.

— Спасибо, Принчи, — Ксема складывает руки на набалдашник своей трости.

Вставки между камнями песчаника, сделанные из расколотых ракушек, расплываются у меня перед глазами. Я моргаю, а затем поднимаю пальцы к воротнику кителя Данте и расстегиваю пуговицу.

— Мне неожиданно сделалось слишком жарко, Альтецца.

Он не забирает у меня военный мундир, который болтается между нами у меня в руке.

Может быть, теперь, когда он касался моей кожи, Данте считает его грязным?

— Стоит ли мне его сжечь, или достаточно постирать?

— Фэл, хватит. Ты ведешь себя… ты ведешь себя точно сама не своя.

Только это не так. Я говорю то, что думаю и чувствую.

— Прости, если тебе больше нравится, когда я веду себя, как половик.

— Я не это имел в виду.

Я слышу, как Викториус бормочет, что у меня, должно быть, месячные, из-за чего на него начинают таращиться все присутствующие женщины, включая его будущую жену. Я, вероятно, улыбнулась бы, если бы моё эго не было задето.

В итоге я бросаю белый китель на кусок дерева, отёсанный ветрами.

«Прости, Морргот, но я больше не могу здесь оставаться».

Я начинаю разворачиваться, как вдруг толпа, которая сомкнулась после прохода Ксемы, снова расступается, но на этот раз ради двух мужчин. На одном из них надета корона, а челюсть украшает размазанный след от помады, взгляд другого выражает полнейшее отвращение.

— Фэллон Росси! — восклицает Марко, за которым следует Юстус. — Мне показалось, что я услышал твой воодушевлённый голос.

Оба мужчины проходят мимо моих негостеприимных хозяев, и хотя король улыбается, на лице моего деда нет улыбки. Он бросает на меня сердитые взгляды, а его рука покоится на рукояти меча, который он без сомнения хочет вонзить в моё тело.

В какой же забавной семье я родилась…

— Где она пряталась? — спрашивает Марко у своего брата.

— У ворот.

Данте сдвигается, словно всё это внимание, направленное на него, заставляет его чувствовать себя неловко.

— Ворот? Каких ещё ворот?

— Тареспагии.

Лицо Марко расплывается в улыбке.

— Это самое ужасное место для того, чтобы прятаться, синьорина Росси.

— Я не пряталась.

— Тогда, расскажите нам, ради святого Люса, что вы делали у ворот?

— Я ждала, когда меня пропустят. Хотела перед своим погружением в море познакомиться с женщинами семьи Росси, о которых я была так наслышана.