Она склонилась над столом, где под ворохом газетных выкроек и распахнутых журналов мод был погребен кусок пестрого ситца. На шее у Тани висел узкий клеенчатый сантиметр, рука с мелком внушительно застыла в воздуха. У жены был такой отрешенный священнодействующий вид, словно трудилась она не над простеньким сарафаном, а перекраивала по меньшей мере карту Европы. Уржумцев любил наблюдать Таню за работой — все равно, проверяла ли она ученические тетради или кулинарила на кухне. Его всегда умиляла ее манера самое обычное дело обставлять таким ритуалом, будто в деле этом таились невесть какие премудрости.

Почувствовав взгляд мужа, Таня повернулась к окну, осуждающе покачала головой.

— Ая-яй! И не стыдно подглядывать?

— Да я только подошел, — оправдался Уржумцев и сбоку вспрыгнул на крыльцо.

Квартира встретила его устоявшейся прохладой. Уржумцев повесил пиджак на спинку стула, прошел с сумкой на кухню, высыпал черешню в миску, помыл под краном и торжественно преподнес Тане.

— От неизвестного воздыхателя!

— Саша, желтая… Дай я тебя поцелую!

Он знал, что она обрадуется, и все же… Ради этой ее откровенной, почти детской радости стоило и очередь ту с домохозяйками выстоять на солнцепеке, и девчушек-чертежниц посмешить.

Таня тут же попробовала черешню и сказала невнятно, с набитым ртом:

— Навэнно пээпатив?

— Это по-каковски?

— Переплатил, говорю, наверно… — Таня выплюнула косточки в ладонь и пристыдила мужа: — Растратчики мы с тобой. Так мы, Сашок, никогда пальто тебе не построим, вечно будешь в шинели щеголять. — И заключила наставительно: — Хозяйственные люди черешню килограммами не покупают!

— А мы… никому не скажем! — нашел выход Уржумцев.

Таня хмыкнула, дивясь странноватой его логике.

— Ты у меня Сократ из СМУ номер четыре!

— А ты Ксантиппа из неполной средней номер семь!

— До чего же образованные прорабы пошли! Вот только строят паршиво…

Таня покосилась на мужа, проверяя, не обиделся ли он, и взглядом же прося не принимать ее слова всерьез. Уржумцев подумал умиротворенно: вот в этом она вся, — если и ударит, так тут же и попросит прощения. Лучше, чтобы совсем его не задирала, но и такую он ее принимал. А что еще ему оставалось? Танина тетка, гостившая у них недавно, пришла в ужас от таких шуточек своей племянницы и долго выговаривала Тане, что так нельзя вести себя с мужем. И тогда Таню взял под защиту сам Уржумцев, объявив, что ему нравятся такие шутки и он на жену не в обиде…

— А теперь если бы ты еще с обедом немножко подождал, а? За четверть часика не умрешь с голоду?

Уржумцев кивнул, соглашаясь ждать, бережно, вполсилы стиснул Танины плечи, зарылся подбородком в ее волосы и замер, вдыхая родной ее запах.

— Ты самый сознательный муж во всем нашем переулке! — подхватила Таня, осторожно высвободилась из объятий и поманила его к столу. — Какой фасон больше нравится?

Она показала ему два рисунка в журнале мод. Уржумцев наугад ткнул пальцем.

— Так и знала! Вкуса у тебя ни капельки. Удивляюсь, как ты смог выбрать себе такую выдающуюся супругу, как я!.. Держи.

Таня сгребла со стола все журналы и лишние выкройки, сунула Уржумцеву в руки. Расправила ситец, стала обводить выкройку мелом. Остановилась и, хотя ножницы ей ничуть не мешали, повесила их мужу на палец. Держа на весу загруженные руки, Уржумцев покорным подсобником стоял возле жены, переминаясь с ноги на ногу от усердия.

— Не дыши! — потребовала Таня и вооружилась ножницами.

Ей нравилось командовать им. Уржумцев поощрительно улыбнулся.

— Ты даже не подозреваешь, какое золото досталось тебе в жены! — уверяла Таня, храбро орудуя ножницами. — Другая неумеха отдала бы шить портнихе и ухлопала бы кучу денег…

Она задержалась на повороте выкройки, мельком глянула на мужа, проверяя, любуется ли он ее мастерством, и, убедившись, что любуется, еще бойчей прежнего заскрипела ножницами. А к Уржумцеву вдруг пришла уверенность, что цветастый ситец испорчен, Тане придется покупать новый себе на сарафан и, несмотря на хвастливую свою декларацию, все-таки идти на поклон к портнихе.

Будто читая его мысли, Таня сказала:

— Ты особенно не сокрушайся: материал-то дешевый!

Они встретились глазами и расхохотались.

Уржумцев умылся на кухне под краном и, как всегда, набрызгал на пол. Он ожидал от Тани обычного нагоняя, но она промолчала. «Добрая сегодня!» — удивился Уржумцев.

Сели обедать.

— Поступило стекло, — сообщил Уржумцев самую важную свою новость: у него вошло в привычку каждый день за обедом, как бы отчитываясь перед женой, рассказывать, как идут дела на стройке.

— Давно пора! — сказала Таня с легкомыслием никогда не работавшего на производстве человека, которому со стороны все кажется легко и просто. — А то без окон твой домище смахивает на слепца, даже проходить мимо неприятно.

— Но ты же всегда говорила, что дом красивый! — возмутился Уржумцев ее непостоянству.

— Тебя не подбодри, так ты сразу скиснешь. Знаем мы вас, прорабов!

После обеда Таня повязала фартучек и стала похожа на образцовую молодую хозяйку с рекламной картинки, прославляющей чудеса современного механизированного быта. Уржумцев разогнался было убирать посуду со стола, но Таня помощи его не приняла.

— Вот начнутся занятия в школе, тогда и помогай. Ты уже поработал сегодня, дай теперь и мне. Равноправие, понял?.. Ты не думай, я прямо-таки горжусь, что ты у меня не чураешься домашней работенки, а только… Вдруг я совсем обленюсь и тебе придется со мной разводиться?

— Не придется! — пообещал Уржумцев.

— А я не хочу рисковать. Иди на веранду и отдыхай, пусть соседи видят, что жена о тебе заботится. Знаешь, какие они зоркие? Все примечают — такие астрономы!

И Уржумцев обосновался в кресле-качалке на веранде. Прикрываясь газетным листом, он следил тайком за женой. Вот такая, в куцем фартучке, очень хозяйственная, она нравилась ему больше всего. Даже побольше той Тани, которая принаряжалась, чтобы идти с ним в театр или в гости. В той  п а р а д н о й  Тане было что-то напоказ, для других, а сейчас она — для него одного. Сдается, в такие вот минуты он как-то крепче верил, что мечта его сбылась и Таня стала его женой…

Она убралась в комнате, ушла на кухню мыть посуду, и Уржумцев сразу заскучал. Он скользил глазами по газетным столбцам, а сам чутко прислушивался к тому, как Таня хозяйничает на кухне: звякали ножи и вилки, журчала вода. На секунду все стихло. Уржумцев оторвался от газеты, и тут с кухни донесся раскатистый и вроде бы даже торжествующий грохот какой-то посудины, разбитой вдребезги. В дверях появилась смущенная Таня, держа в широко разведенных руках по маленькому осколку тарелки, и сказала с самокритичной виноватинкой в голосе:

— Вот… Саш, ты не переживай: это та, с трещиной…

— Молодчага! — похвалил Уржумцев. — Круши всю посуду, муж новую купит!

— Ах, так! — возмутилась Таня и злопамятно пообещала: — Погоди, я тебе это припомню.

Она двинулась было к нему на веранду, чтобы тут же привести свою угрозу в исполнение. Уржумцев уже предчувствовал шутливую борьбу с ней, которая кончалась у них обычно поцелуями. Но Таня на ходу глянула на стенные часы и стала поспешно развязывать тесемки фартука.

— Вот память, совсем забыла: Спиридоновна меня ждет, мы с ней договорились…

Старая толстая фельдшерица Спиридоновна жила от них через два дома и была признанной законодательницей всего переулка. Ее побаивался даже отчаянный сосед-инвалид, который уже никого на свете не боялся. Уржумцев почему-то вбил себе в голову, что о нем Спиридоновна не очень-то высокого мнения, будто знает про него что-то такое, чего он и сам о себе не ведает. А вот к Тане толстуха явно благоволила и даже ставила ее в пример другим молодайкам. С месяц назад Спиридоновна помогла Тане унять каким-то доморощенным средством зубную боль.

— Опять зубы? — встревожился Уржумцев. — Уж слишком ты доверяешь этой знахарке, лучше бы обратилась к врачу.