– Привет! – воскликнул С. – Куда ты идешь? Я думал, ты всегда ездишь на фуникулере. Да еще и с театральным биноклем – я удивлен! Что? Наблюдал за Телеграф-Хиллом2, и заливом, и Тамалпаисом3, и тому подобными делами, а?
– Нет, – ответил я. – Сегодня у меня был более интересный предмет для исследования; и поскольку, признаюсь, я совершенно растерян по этому поводу, возможно, ваша необычайная проницательность сможет мне помочь.
– Какой гордиев узел я должен разрубить, какой клубок в критском лабиринте распутать, чтобы помочь в твоих замыслах? – спросил C., приняв сценическую позу из "Пистолета".
– Понимаешь, С., факт в том, что есть клубок, который нужно распутать, или, скорее, я должен сказать, что клубок уже распутан, и этот загадочный клубок – совершенно не метафорический клубок, но вполне существующий и материальный.
– Что ж, покончим с загадками. Что это?
– Если вы поднимаетесь на холм, – ответил я, – я пойду с вами и покажу вам.
– Ну, у меня очень мало времени. У меня назначена встреча за ланчем с бароном О. в час. Кстати, ты его знаешь? Нет? Тогда пойдем со мной, и я тебя представлю. Он прусский ученый, занимающийся метеорологией Калифорнии и Тихого океана в целом, и, поскольку он намерен провести здесь немного времени, он снял дом выше по склону. Он всегда рад видеть любого, кто связан с литературой или искусством, и я возьму на себя смелость привести вас с собой. Вы найдете в нем что-то вроде Колосса.
– Что ж, – согласился я, – я непременно воспользуюсь таким удобным случаем и оставлю свою тайну на другой день.
К этому времени мы поднялись на холм к тому самому месту, где стоял дом, который я осматривал, и как раз в тот момент, когда я собирался привлечь внимание моего друга к этому факту, к моему удивлению, он поднялся по ступенькам и позвонил в дверь. Однако у меня не было времени что-либо сказать, прежде чем дверь открыл слуга в ливрее, и нас провели в приятную прохладную гостиную, по которой были разбросаны рукописи и научные приборы, диаграммы и рисунки. Все указывало на то, что обитатель этого места был человеком культуры, науки и исследований. Я едва успел сказать С. что моя тайна находилась именно здесь, и на это он мне ответил лишь многозначительной улыбкой, когда барон вошел и, сердечно пожав нам руки, провел нас в столовую, где был накрыт элегантный обед. Некоторое время разговор велся в обычном русле, но я мог видеть, что С. постепенно переводил его в сферу собственных научных интересов барона. Обсудив метеорологию Тихоокеанского побережья, трудности, стоящие на пути составления точных прогнозов, ненадежный характер тех примет, которые хорошо известны в других странах, и тесную связь электричества с атмосферными возмущениями, барон наконец сказал:
– Кстати, я должен показать вам работу по эксперименту, который я сейчас провожу с целью получения будущих практических результатов в телеграфии; и я думаю, что, помимо претензии на новизну, он воплощает принцип, который в конечном итоге изменит всю нашу систему электрической сигнализации.
– Вы меня удивляете, – заметил С. – Я думал, что наш соотечественник Эдисон, несомненно, добился самых лучших результатов в этой области, посмотрите на телефон и электрическое освещение.
– Здесь, в Америке, у него, несомненно, громкое имя, – ответил барон, – но разве страна не склонна быть… слишком неравнодушной к своим сыновьям? В Европе его репутация, хотя и очень высокая, не соответствует той, которой он пользуется здесь; на самом деле, возникает серьезный вопрос, не разделяет ли Белл с ним честь изобретения телефона, и есть несколько ученых, которые обогнали его, если не вытеснили, в создании электрического свет.
– Тогда вы на самом деле не отдаете должное Эдисону за все, что он сделал! – заметил я.
– Да… я делаю исключение в его пользу и, что касается полезности, ей суждено занять очень высокое место в электрических открытиях – это дуплексная система телеграфии. Это изобретение Эдисона, и оно должно навсегда ассоциироваться с его именем, поскольку я считаю, что нет другого претендента на эту честь. Если бы не открытие этого удивительного свойства электричества, эксперименты, которыми я сейчас занимаюсь, никогда бы не были проведены. Я полагаю, вы осведомлены о принципе, используемом в так называемой дуплексной системе?
Не получив утвердительного ответа, достаточно убедительного, барон продолжил:
– Возможность передавать два или более сообщения по одной и той же линии и в одном и том же направлении, используя приемные приборы, которые чувствительны к сильным токам и нечувствительны к слабым или на которые влияет изменение характера токов с положительного на отрицательный или наоборот. Одно и то же правило действует на обоих концах и ограничение количества сообщений зависит только от чувствительности инструментов и точности их настройки. Я осведомлен о том, что по одному проводу было передано более шестнадцати одновременных сообщений – по восемь с каждого конца, но, как я уже сказал, возможность неограниченного численного увеличения ограничена только нашим мастерством в механике. Теоретически десять миллионов сообщений могут быть отправлены одновременно с той же четкостью, что и два. При нынешних грубых приборах даже незначительное увеличение привело бы к неразрешимой путанице. Но поскольку привычки общества и бизнеса пока не требуют такой широкой и расширенной коммуникации, на которую я намекал, нет никаких опасений, что используемые в настоящее время провода будут настолько перегружены сообщениями, что это снизит их полезность.
– Однако хорошей иллюстрацией гениальности, направленной на достижение практических целей (никому лучше не известных, чем вашим соотечественникам), является сначала создание потребности, а затем ее удовлетворение. Если бы у людей, разделенных морями и континентами, была возможность общаться свободно и непринужденно и в то же время в условиях такого же уединения, каким они наслаждались бы, запершись дома в комнате, разумно предположить, что люди не замедлили бы воспользоваться этой возможностью при условии наличия предмета отсутствие затрат – а это, в конце концов, самое важное соображение в известном вопросе – не оказалось недостатком. Но теперь, если вы пройдете со мной в гостиную, я проведу в вашем присутствии несколько экспериментов, которые, я думаю, принесут вам удовольствие. Я не налагаю на вас никаких ограничений, полностью полагаясь на ваше собственное здравое суждение в предании этого вопроса огласке, поскольку я рад сообщить, что могу позволить себе потакать своим научным наклонностям без необходимости получения выгоды, но я бы предпочел, чтобы вы не использовали мое имя в связи с этим делом, поскольку я испытываю ужас перед публичностью, и мое уважение к нетрадиционному гению американской прессы, должен признаться, в целом разбавлено некоторой долей страха. Поэтому я должен просить вас не предавать факты огласке, пока я, по крайней мере, не уеду из Калифорнии, – продолжал барон, смеясь.
Вернувшись в гостиную, барон повел нас в угол, где стоял массивный, хотя и маленький, стол, надежно прикрепленный к полу. Прямо под ним лежал окованный железом цилиндр или барабан около трех футов длиной и шести дюймов диаметром, вокруг которого были намотаны плотные мотки чего-то, по-видимому, очень тонкого, хотя и прочного шелкового шнура, свободный конец которого проходил вверх через отверстие в верхней части стола и, поднимаясь вверх в угол комнаты, исчезавший через дыру в потолке наверху. Барабан, намотанный на максимум, должно быть, вмещал многие тысячи футов тонкого шнура, хотя теперь на нем почти ничего не осталось. Я также заметил, что вал или ось, на которой вращался барабан, проходила через подшипники по бокам стола, ножки которого были сделаны из стекла. Столешницу образовывала цельная плита из листового стекла, к которой был прикреплен прибор, напоминающий по своим общим характеристикам те приборы, которые обычно используются в телеграфной связи, заканчивающийся продолговатым ящиком, снабженным мундштуком, напоминающим телефонный; отличие состояло в том, что этот ящик был по крайней мере в три раза длиннее, чем у обычного телефона, и что его боковые стороны были снабжены тремя винтами с равными интервалами по всей длине.
