А в общем-то жаловаться на жизнь Игнатию Трофимовичу все же грех. Но бывают в конце северного апреля такие пасмурные, серые и скучные дни, когда с утра из низко висящих пухлых туч сыплется ледяная мокрая крупа и кажется, что весны с теплом, с солнцем, с голубым влажным сиянием никогда не будет. В такие дни тоскливо делается на душе, в особенности когда никого нет дома, а ты сидишь один и старые фотографии в рамках на стенах и письменном столе тревожат твою дремлющую память. Хоть бы скорей вернулись с прогулки дочь и внучка!..

И вдруг звонок. Игнатий Трофимович отворяет дверь — почту принесли! Он равнодушно берет у знакомого письмоносца три конверта и идет к себе. Письма, конечно, зятю. Так и есть! Но что это? На одном конверте написана его, Игнатия Трофимовича, фамилия.

Волнуясь, Игнатий Трофимович вскрывает конверт…

Через полчаса возвращаются с прогулки Галина Игнатьевна и Светланка. Щеки у Светланки рдеют яблочным румянцем, в глазах синеет весна, которая все равно ведь прилет, как бы ни хмурилось и ни хныкало капризное северное небо.

— Папа, — входя к отцу, деловито, уже совсем, как муж, говорит Галина Игнатьевна. — Я сейчас из автомата звонила Леве. Феоктистов из лекционного бюро зовет нас на праздники к себе на дачу. Ты понимаешь, как для Левы это важно? Я подумала, зачем вам со Светланкой дома сидеть? Ты бы взял ее да и поехал с ней к Левиной сестре в Серпухов. Тридцатого под вечер и уезжайте, чтобы не скучать одним.

— Не могу-c! — мягко, но решительно отвечает ей Игнатий Трофимович.

— Почему? Да что с тобой? Ты весь сияешь, папа! Что случилось?..

— Ничего! Тут, изволите ли видеть, завод письмо прислал. Вот-с, наши комсомольцы, золотые ребята, приглашают как ветерана на торжественный вечер, а первого я на демонстрацию с ними иду. Так что вы с Львом Матвеевичем соображайте сами, как быть с вашим Феоктистовым, а на меня прошу не рассчитывать. И у тыбиков, изволите ли видеть, должны быть праздники и выходные. И вообще, есть еще порох в пороховницах. В конце концов, я тоже могу лекции читать, но в отличие ст твоего супруга бесплатно Вот так-с!..

Он произносил эту фразу, улыбаясь, но в глазах отца Галина Игнатьевна видит не смех, а какое-то особое выражение, и оно делает седого, как лунь, тыбика похожим на молотого плечистого парня со старой фотографии, висящей на стене. На фотографии Игнатий Трофимович снят в косматой бурке, с русым чубом, выбившимся из-под серой кубаночки на молодой, чистый лоб.

СТАРЫЙ ХРЕН

Некто Сапелкин Максим Петрович, в прошлом важный, представительный часовых дел мастер, а ныне одинокий, пыльный старичок с мутными, слезящимися глазами вздумал помирать.

Охая и вздыхая он сварил себе супчику на два дня, вскипятил молока, запасся хлебнем и слег в постель в ожидании смертного часа.

К вечеру, когда в комнату к Максиму Петровичу заглянула соседка Анна Тихоновна, старичок был совсем плох.

Анна Тихоновна присела на кровать у его ног, сказала деланно бодрым голосом:

— Что это вы надумали такое, Максим Петрович?

— Не я надумал, а, видать, исчерпана повестка дня жития моего! — витиевато ответил ей Сапелкин, устремив кроткий взгляд в сложный узор из потеков и трещин на потолке.

На практичную Анну Тихоновну торжественная эта витиеватость впечатления не произвела, и она сказала:

— Обождали бы, пока наш дом не снесут, Максим Петрович. Получите комнату в новом доме со всеми удобствами, а тогда уж сам бог велел!

Максим Петрович в ответ на эти дельные слова только вздохнул, продолжая глядеть на потолок.

Тут Анна Тихоновна испугалась, подумала, как бы причуды «старого хрена» (так звали Сапелкниа соседи) и впрямь не обернулись его кончиной, и предложила вызвать дежурного врача из районной поликлиники.

Однако от врача Сапелкин отказался, а попросил лишь, «если не трудно», разогреть супчик да сказать по телефону племяннику, тоже Сапелкину, Льву Сергеевичу, директору магазина «Галантерея», чтобы тот немедленно приехал прощаться с дядюшкой.

Анна Тихоновна выполнила оба поручения точно и быстро: и разогрела и позвонила. Умирающий выкушал две ложки супа, поданного ему в постель все той же сердобольной соседкой, потом отодвинул тарелку и слабым голосом стал всячески ругать своего племянника, называя его и «скотиной бездушной», и «барбосом холодным», и «жадиной несусветной», и еще по-разному. А когда удивленная Анна Тихоновна спросила «За что вы его так поносите?» — Максим Петрович ответил.

— А что я от своего племянника хорошего видел за всю жизнь? Хоть бы раз он подкинул сотняжку дядьке на его стариковские прихоти. Хоть бы путевочку какую завалящую ему поднес в дом отдыха или в санаторий на день рождения! Да бог с ней, с путевкой! Хоть бы пяток пирожных привез к празднику Первого мая или на Октябрьскую, — ведь знает, барбос холодный, что дядя обожает сладенькое, а средства у дяди мизерные! Куда там! А позвонишь по телефону, просто так позвонишь, для родственного порядка, пугается, скотина бездушная Я, говорит, дядя Макс, сейчас крайне занят. Боится, как бы я не обременил его, жадину несусветную, какой-нибудь ничтожной просьбишкой!

Так он долго жаловался и причитал, пока не впал в забытье.

Наконец приехал племянник, Сапелкин Лев Сергеевич, мужчина саженного роста, с красным, расстроенным добродушным лицом. Анна Тихоновна деликатно вышла из комнаты, оставив родственников вдвоем.

Племянник оглядел невзрачное дядино вместилище с утлой кроватью, на которой, накрытый неряшливым одеялом так, что наружу торчал один лишь бледный, уже слегка заострившийся нос, лежал виновник этого прискорбного, так сказать, события, и подумал, что дядины не то что часы, а, пожалуй, минуты сочтены.

Он тяжело вздохнул и негромко сказал:

— Привет и лучшие пожелания, дядя Макс! Это я, Лева. Прибыл по вашему требованию.

Дядя Макс открыл глаза и произнес почти беззвучно:

— Крючок накинь на дверь!

Племянник закрыл входную дверь на крючок. Дядюшка приподнялся на постели, с трудом вытащил из-под полушки вместительную деревянную резную шкатулку, открыл ее, и племянник, чтобы не закричать от неожиданности и странною испуга, схватил сам себя за горло обеими руками. Шкатулка была битком набита плотно слежавшимися пачками облигаций «золотого» займа, золотыми часами, кольцами с бриллиантами и другими драгоценностями.

— Оставлю все это тебе, жадина несусветная! — прошептал дядя.

Ошеломленный племянник застыл на месте, не зная, что делать. В шепоте дяди было нечто подловатое, словно дядя заманивал племянника в какую то ловушку.

— Дядя Макс, а откуда у вас такие ценности? — наконец тихо вымолвил племянник.

Старичок подмигнул ему одним глазом и тем же подлым шепотом сказал:

— Да уж, конечно, не от трудов праведных! Сам понимаешь!

— Боже моя! И при таком богатстве вы так скудно жили!

— Не жил, а мучился! — кивнул лысой головой дядюшка. — Хочешь порой шикнуть, да боязно! Опасаешься, что разговоры пойдут, откуда, мол, это у него да почему? Ночью откроешь шкатулку, посмотришь. посчитаешь — вот и все удовольствие!.

Тут он жалостливо засопел и, чувствуя, видимо, что силы его оставляют, быстро и невнятно закончил.

— Если бы ты, Левка, ко мне по-родственному относился, привечал бы меня хоть изредка, я бы себе такой подлости не позволил. Но за то, что ты был для меня скотиной бездушной, шкатулку оставлю тебе. Помучайся и ты, как я. При твоем положении директора тебе тоже ведь надо аккуратность соблюдать!