Заодно с Польшей и с Европой, Марысенька спустила флаг перед победителем Вены, пытаясь, однако, в будущем отмстить за свое поражение и занять наступательную позицию.

 Турки, к сожалению, ей подали пример своим походом: победоносная армия вернулась на границы Польши через Венгрию, наполовину завоеванную. Собесский при возвращении своем на родину встретил неудачи и разочарования, и это отразилось на взаимных отношениях "Селадона" и "Астреи".

V.

Конец похода. -- Общее неудовольствие. -- Неблагодарность Леопольда. -- Свидание верхом. -- Даже ни одного поклона! -- Несчастье. -- Два дня близ Паркан. -- Возвращение.

 На другой день после бегства оттоманской армии, предводитель христианского войска отправился в Вену, где его встретили, как освободителя. Но среди всеобщей радости и ликования народного какая-то тень ложилась на это торжество. Жители восторженно выражали свои чувства, но эти демонстрации как будто не встречали одобрения властей, и Собесский мог заметить, что в высших сферах как будто, старались заглушить слишком яркие выражения восторга. От императора он получил официальное письмо в ответ на приветствие, которое он поспешил отправить его величеству. Пребывая за несколько верст от столицы, Леопольд как будто ожидал отъезда Собесского, чтобы вернуться в свою резиденцию.

 Положение главы государства было затруднительно; неспособный проникнуться высоким чувством, которое помогло бы ему выйти из затруднения, он предпочитал сохранять обычное высокомерие, наследственное в этом доме, обращаясь с освободителем, как с подчиненным, как с визирем из христиан, которому он поручил выгнать врагов и одержать победу. Правдоподобности такой басни трудно было поверить, когда дело шло о Ягеллонах или о представителях из дома Ваза. Но относительно Собесского эта выдумка могла казаться вероятной.

 Скрывая свое разочарование, подавляя свой гнев и негодование, отказывая себе даже в заслуженном отдыхе, главнокомандующий очистил место, вернулся в лагерь и занялся продолжением военных действий. Его остановил курьер; Леопольд одумался; в глазах всей Европы он не мог отпустить таким образом человека, которому он стольким обязан. Необходимо с ним увидеться и проститься. Но тут вмешались требования церемониала: в присутствии курфюрстов, представителей Имперских Штатов, император не мог уступить правую сторону королю польскому. Собесский пожал плечами: в сознании своего величия, среди лучезарного блеска своей славы, он не заботился о мелочах! Было решено устроить свидание верхом, в присутствии двух армий, польской и немецкой. Это было мелко; Леопольд прибавил к этому свою обычную спесивую осанку; после краткого приветствия, когда король представил ему своего старшего сына, явившегося с непокрытой головой, император даже не приподнял своей шляпы; он проехал мимо фронта польских войск, в виде автомата, оставаясь неподвижным, не поднимая глаз.

 Гусары и кирасиры вздрогнули от негодования, и ропот пробежал в рядах солдат.

 "Мы, однако, привета заслужили, он мог бы приподнять пред нами свою шляпу!"

 Вся Польша вознегодовала, и Марысенька набросилась на своего мужа.

 "Это хорошо, что вы не подали никакого вида во время свидания; но позднее нельзя было молчать".

 Она бы взялась передать всё этому дерзкому и неблагодарному императору. Но, не имея его под рукой, она обратилась, по крайней мере к нунцию, который разделял её взгляды.

 "Все это пустяки! Но невнимание к вашему сыну. Что невнимательны к нам -- это ничего, да, но к вашему сыну! Этого извинить нельзя! Безрассудный совет!"

 Этот ответ не исправил ничего. Собесский, для виду, сделал несколько замечаний. "Он готов был упасть в обморок", писал он своей жене, "видя унижение своего сына". Тем более, что вследствие этого исчезала надежда на приобретение эрцгерцогини для наследника. Он получил от короля несколько несвязных извинений и этим удовлетворился. У него явились другие заботы: нравственное унижение, с которым он бы мог примириться, по своему стоицизму, влекло за собою материальные последствия, весьма гибельные для армии. Как бы повинуясь приказу, военное и гражданское начальство страны стало относиться к нему сообразно с обращением императора.

 Его лишили продовольствия для войска и всякой иной помощи, отказывая ему в самых простых услугах. Полякам было запрещено возвращаться в столицу за провиантом: грозили стрелять по ним. Освободитель не мог добиться барки, чтобы довезти раненых до Пресбурга по Дунаю. Императорский драгун ударил прикладом ружья королевского пажа, шедшего за ним в нескольких шагах, и за это на драгуна не наложили никакого взыскания; Собесский даже заметил, что немецкие генералы и принцы, как по волшебству, потеряли способность говорить на французском языке, на котором они раньше бегло выражались. "Все превратились в "Gute Deutchen", писал он Марысеньке. Это не помешало Леопольду дать знать "своему визирю", что он не откажется от пары хороших коней, которых у Собесского было достаточно. "Мне, вероятно, придется возвращаться верхом на муле, или на верблюде", уведомлял Собесский Марысеньку. За неимением корма для лошадей, в котором ему безжалостно отказывали, его кавалерия исчезла.

 Сохранит ли, наконец, бедный король часть добычи, отвоеванной им у Кара-Мустафы? Об этом очень беспокоилась Марысенька.

 "Я не могу переварить", писала она, с своей стороны, "что этот мошенник, Галецкий (распорядитель королевской кухни) забрал все, что было лучшего в турецкой добыче. Он вас обокрал... Кем взята добыча? Вашими драгунами? На каком же основании Галецкий присваивает себе достояние полка? Вы должны этим пользоваться, а если не вы, то мой брат. Разве он не выше Галецкого? Дайте мне распорядиться. Я ему докажу на основании закона, что все взятое вашим полком принадлежит вам и должно быть разделено среди полка".

 Селадон старался извиниться. Он считал себя достаточно награжденным. Ему достался пояс и часы, украшенные бриллиантами, четыре или пять кинжалов ценной работы, пять колчанов, украшенных рубинами, сапфирами и жемчугом; роскошные занавеси, одеяла, ковры и тысяча разных безделушек, между прочим, богатые собольи меха. Все это он обещал привезти с собой. Чтобы успокоить жену, он ей посылал с каждым курьером золотые вещи, материи, атласное одеяло, вышитое золотом, "совсем новое, не употребленное". Такое же он оставил и себе, чтобы, покрываясь им, воображать, что разделяет его с Марысенькой.

 Но "Астрея" не уступала; она сердилась и её неудовольствие распространилось по всей Польше.

 В истории обществ, организованных на основании всеобщей подачи голосов, наблюдается нередко странное явление, которое нетрудно объяснить: победа под стенами Вены, доставившая победителю громкую известность во всей Европе, встретила восторженный привет всего мира, за исключением императора; великий подвиг, исполненный во имя общего дела, доставивший громкую славу своей родине, после первого взрыва воодушевления вызвал в этой стране лишь слабое сочувствие, которое злопыхатели успели вскоре загрязнить. Марысенька служила отголоском недовольства и порицания, возраставших вокруг неё. Все демократы завистливы, и никто не находит себе при таком режиме места, на которое, как ему кажется, может претендовать по своим заслугам.

 Предлогов было достаточно. Радостный день 12-го сентября имел мрачные последствия. Преследование неприятеля шло вяло и медленно.

 Немцы обвиняли в этом Собесского, возлагая на него всю ответственность, подозревая, что он давал время своим солдатам грабить оттоманский лагерь.

 В своих письмах к жене король с высот Каленберга говорит о жадных взорах солдат в лохмотьях, бросаемых ими в сторону ста тысяч палаток. Понятие о войне в этих отрядах было самое первобытное.