Затем «форд» Джонса тронулся с того самого места, на котором внезапно застыл.

Вся операция заняла две минуты. Но ведь они нс были предусмотрены расписанием Джонса. Неужели его хитрость обернется против него, неужели Дженни его не дождется?

Не волнуйтесь, все кончилось благополучно. Джонс не опоздал к месту свидания. Его график оказался безупречным. Дело в том, что две минуты, проведенные у бензиновой колонки, не имели к нему никакого отношения. Они не имели отношения и к тем, кто следил за перипетиями этого телевизионного происшествия, то есть к зрителям. У них был свой безупречный график: пока комбинезоны наливали бензин в автомобиль, зрители откупоривали бутылки и наливали сода-виски в стаканы. Так что на первый взгляд все были довольны. Телевизионная компания получила от бензиновой компании деньги за рекламу, а телезрители получили возможность немножко отдохнуть от подробностей нудной любви между Дженни и Джонсом.

Ситуация повторилась ровно через десять минут, в тот момент, когда папаша Дженни, вылезая из шикарного «кадиллака», имел неосторожность закурить сигарету. Папаша тоже застыл на месте. Оцепенел он, видимо, оттого, что его зажигалка дала осечку. Но к нему тотчас же потянулись десятки зажигалок. Быстрее всех сработала элегантная зажигалка, действующая от электрической батарейки. Она услужливо выбросила узкий столбик пламени, одновременно озарив радостное лицо курильщика ярким светом электрической лампочки. Все окружающие пришли в восторг от чуда современной техники и стали повторять на мотив популярной песенки название осчастливившей мир фирмы.

Однако эти две минуты тоже не повлияли на судьбы героев, как, впрочем, и все другие двухминутные отрезки, которые прерывали через каждые десять минут ход событий для того, чтобы ознакомить зрителей то с новым сортом «потато чепс» (Джонс потому, оказывается, стал героем бейсбола, что употреблял именно этот сорт жареного картофеля); то с достоинствами ночного клуба «Белый медведь» (Дженни потому, оказывается, стала королевой моды в своем штате, что черпала фасоны туалетов именно в этом баре); то с новой моделью самопишущей ручки, которая пишет водой (герои потому, оказывается, обрели счастье, что скрепили брачный договор именно этой ручкой)…

Вся эта кутерьма могла неподготовленного человека довести до алкоголизма. Но, слава богу, на шкале телевизора имелось восемь делений. Поворот рычажка избавлял от общества Джонса и Дженни. Не избавлял лишь от «потато чепс» и бензиновых фирм. Вы могли мчаться с ковбоями по прериям дикого Запада, стреляя из кольтов и винчестеров, но ровно через десять минут на вашем пути возникала лавочка, в которой две минуты вас кормили горячими картофельными пластинками.

Увильнув от них при помощи все того же рычажка на телевизоре, вы попадали в компанию гангстеров, мчавшихся в шикарных автомобилях и отстреливавшихся от полиции из автоматов. Но и здесь ровно через десять минут сумасшедшая гонка прерывалась, так как у бандитов не было иного выхода, как подставить свои автомобили под резиновые щетки у бензиновых колонок.

Выхода не было и у нью-йоркских телезрителей. По восьми каналам за ними гонялись полицейские, гангстеры, ковбои. Кабаретные дивы норовили освободиться от своих туалетов прямо на глазах у несовершеннолетних домочадцев. Звероподобные борцы — мастера «кетча» — вырывали друг другу ноздри, выбивали зубы. Беспощадные камеры телевизионных операторов со всеми устрашающими подробностями показывали, как разбился под Денвером новейший воздушный лайнер «ДС-8-джет».

Но что бы ни стреляло, ни гудело, ни улюлюкало, каждые десять минут наступало царство рекламы. И выяснялось, что гангстерам потому удалось удрать от полицейских, что они пользовались сверхскоростными автомобилями фирмы «Де Сото», а кабаретная дива потому с такой легкостью освободилась от одежд, что они были сшиты из самых легких материалов в фирме «Лернер шопс», а громила, победивший в «кетче», изничтожил своего противника лишь потому, что питался все теми же «потато чепс», а жертвы авиационной катастрофы лишь потому были похоронены наилучшим образом, что это обеспечила фирма…

Как-то знакомый нью-йоркский журналист спросил, нравятся ли мне программы местных телевизионных станций. Я ответил, что американцы, видимо, народ терпеливый и с крепкими нервами, если в состоянии смотреть передачи, напоминающие скачки с препятствиями. Журналист удивленно поднял брови.

— А разве у вас в Москве фильмы и спектакли, идущие по телевидению, не прерываются рекламой?

— Нет.

Он очень удивился.

— Когда же вы откупориваете бутылки?

Увы, я не мог убедить его, что телевидение можно смотреть и не подкрепляясь виски.

— Тут что-то не так, — сказал он. — Телевизор — это изобретение для дураков. Его у нас так и называют: «Фонарь для идиотов». Нормальные люди в трезвом виде смотреть это не в состоянии.

Здесь я вспомнил об одном не менее авторитетном свидетельстве. Когда в американских газетах обсуждался вопрос, следует ли перевести все программы на цветное телевидение, один из сенаторов заявил:

«Считаю нецелесообразным. Вид крови в цветной передаче будет влиять на детей гораздо хуже, чем в бело-черной».

Я с упорством пытался смотреть (без помощи виски) телевизионные программы в Нью-Йорке, Чикаго, в Вашингтоне, в Дирборне, в Буффало. Вращая ручки телевизоров, с какой же нежностью я вспоминал наше родное руганное-переруганное, пока еще трехпрограммное московское телевидение с его человеческим достоинством и человеческими недостатками! Поистине все познается в сравнении. Да ведь самая захудалая московская программа прозвучала бы здесь как событие в жизни искусства. Я предвижу возражение: дескать, кому нравится поп, кому попадья, о вкусах не спорят и т. д. и т. п.

Действительно, может быть, американцы — чудаки. И им нравится, когда в них стреляют с экранов телевизоров. Может, они получают эстетическое наслаждение, когда любовная сцена героев прерывается песенкой, рекламирующей нейлоновые чулки. Вероятно, кое-кому нравятся подобные зрелища. Но, поверьте, не всем.

Подтверждение этому я нашел в жаркий июльский день в вашингтонском Капитолии. В продолговатом двухъярусном зале сената состоялось рядовое заседание. Разбирался вопрос о телевидении. Те, кому телевизионные передачи не нравились, завалили сенат жалобами и письмами. И сенат вынужден был поставить вопрос на обсуждение.

Малоопытный человек мог бы не обратить внимания на некоторые обстоятельства, сопутствовавшие этому делу. Но вашингтонские чиновники разговорчивы и не скупятся на пояснения.

Обсуждение было поставлено на дневное заседание в невыносимую июльскую жару, когда термометр на улице показывал 85 градусов по Фаренгейту. Накануне праздновался день независимости, и большинство сенаторов либо не вернулось из загородных вилл, либо с утра уехало туда отдыхать.

В зале сената стояла прохладная тишина, располагавшая к дремоте. Председательствующий сенатор из Миннесоты клевал носом. В разных концах пустого зала сладко дремали три сенатора, неизвестно откуда и для чего явившиеся на это заседание. Сенатор-докладчик читал монотонно, как дьячок на амвоне, и казалось, этому конца-края не будет. Он докладывал о претензиях телезрителей, о протестах против кровавых программ, о требованиях запретить рекламные двухминутки. Он излагал возражения телевизионных и рекламных фирм, подкрепляя их собственными соображениями, заверяя, что запрещение рекламных телепередач было бы равноценно катастрофе, ибо только благодаря рекламе существует и развивается в Америке телевидение, а ликвидация рекламы возложила бы непосильные расходы на государство, и что это в первую очередь отразилось бы на налогоплательщиках, которые, как малые дети, сами того не понимая, вносят предложения, ударяющие по их интересам.

Речь его лилась ровно и бесконечно. На ступеньках у подножия председательской трибуны сидели юноши, которые по традиции должны всегда присутствовать на заседаниях сената на случай неотложных поручений. Они жевали резинки и шепотом рассказывали друг другу истории, видимо, очень фривольные. Кроме докладчика, это были единственные существа, бодрствовавшие на заседании.