Несмотря на то, что предметное сознание подавляет субъекта в депрессии, в некоторых состояниях субъект испытывает неудержимое стремление к предмету, порождающему страх. Как многие герои Эдгара По и Гоголя. Ибо, за страх, как за ниточку, можно притянуть к себе депрессию.

Предмет подавляет субъекта в депрессии. Но, на этом, феноменология аффективности не заканчивается. Возникает боль, вызванная сильным переживанием. Не важно, положительным, или отрицательным. Субъект оказывается перед качественно новой внутренней ситуацией – предчувствием смерти. Есть люди, которые, как герой В. М. Шукшина из романа «Я пришел дать вам волю», чуют смерть, равно как свою, или чужую. (См. Е. В. Черносвитов. «Формула смерти». Издание 3-е. 2015 г.). Витальные негативные переживания наполняются ощущением небытия. Все – rien! «Ничто» – субъективно есть крайняя степень боли («миг» до шока). Не случайно, В. Ф. Чиж, подчеркивал, что

«боль возникает, как ответ только на те раздражители, которые могут убить человека. Сильный свет, сильный звук, отвратительный запах или вкус пищи, раздражители, не разрушающие дыхательных путей и пищеварительного канала, не могут убить человека и поэтому не причиняют боли». (См.: В. Ф. Чиж. «Лекции по судебной психопатологии». СПб, 1880, с. 40).

Страх смерти опережает боль. Ее чистое сознание обретает свою полноту в предмете, который не может быть найден в пределах человеческих переживаний. Смерть есть «момент истины» боли, ибо она расшифровывает ее «скрытый смысл». Мы, ведь, не думаем каждый раз о смерти, когда нам больно! Только с мыслью о свей смерти, боль есть «подлинное» страдание! (Лев Толстой). Ибо, боль игнорирует смысл жизни нашей!

Итак, аффективность можно определить, как конкретную форму переживания. Вся наша жизнь – предметна. Аффективность – это предметное переживание. Когда речь идет о частичной или полной «эмоциональной тупости», возникает феноменология инобытия, в котором различие «мига» и «вечности» «не волнует»!

Повторим, что клиника фиксирует эти состояния в онейроидных и психоделических переживаниях. Борхес нашел для них яркие художественные образы в рассказах «Тайное чудо», «Юг», «Другая жизнь». Во всех случаях, этот автор подчеркивает свободу выбора субъектом собственного смысла. Путем творчества («Тайное чудо»), героического поступка («Юг») и нравственно чистого поведения («Другая смерть»), герои подчиняют себе «объективное течение времени», предопределяя конечный результат событий! Они, опережая свое время, выступают в качестве его, времени, «повелителя»! И это – одинаково в отношении «настоящего» («Юг»), «будущего» («Тайное чудо») и «прошлого» («Другая смерть»). Всех времен!

В поисках смысла жизни и бессмертия, человеческое «Я» сотворяет свой предмет, как Мир во всей его пространственно-временной определенности. Но, как Беркли сотворил!

В «Тайном чуде» герой Яромир Хладик, приговоренный немцами к расстрелу, стоя под дулами их ружей, выпрашивает у судьбы год для завершения своей пьесы, только тогда жизнь его, имела бы смысл, и можно было бы умирать. Тайное чудо свершается, но каким образом? «Немецкая пуля убьет его в назначенный срок, но целый год протечет в сознании между командой и ее исполнением».

В «Юге» герой, скромный библиотекарь Хуан Дальман, погибая от воспаления мозга (случайная царапина), сказал себе: «Завтра проснусь в Эстансии», – ибо чувствовал себя природным аргентинцем и настоящим мужчиной. Он умер во время нейрохирургической операции. Но перед лицом своего «Я», он пал от удара ножа в схватке с буйным гаучо.

В «Другой смерти» аналогичным образом умирает Педро Дамьян: как трус в Энтра-Риос в канун 1946 года и как герой в сражении под Масольером в 1904-м:

«В агонии он снова бросился в бой, и вел себя как мужчина, и мчался впереди в последней атаке, и пуля попала ему прямо в сердце». (Цит. Х. Л. Борхес. «Проза разных лет». М., 1984, стр.116, 120—126, 154).