Наряду с этими господами встречались также персонажи другого рода. Они не открывали двери ногой, а скромно стучали, надеясь, что им позволят войти. Как правило, это были провинциалы.

— На моей фабрике ткут самый лучший драп для военной формы. Я гарантирую поставки любых товаров со своего склада. — Вам требуются администраторы в ваши военные лагеря? Возьмите меня, я местный, я везде наведу чистоту и порядок. Солдаты больше не будут жаловаться на условия размещения. Жители Нормандии будут благословлять нашу республику, и даже в Провансе похвалят военную администрацию.

Провинциальные господа держались очень скромно и были хорошо одеты. На каждом был синий с золотыми пуговицами сюртук, цилиндр-шапокляк и брюки со штрипками. Они явно рассчитывали с помощью нарядной одежды произвести неизгладимое впечатление на небрежно одетых парижан.

Возможно, они были правы, уповая на свой внешний вид. Во всяком случае, в коридорах и на лестницах префектуры часто доводилось видеть портных, несущих своим клиентам черные пакеты с новой одеждой. В самом деле, одетый с иголочки человек производит гораздо лучшее впечатление, чем кое-как одетый неряха.

Правительство, как известно, может пасть под натиском революции, империи рушатся из-за неудачных сражений, землетрясения до основания разрушают города, и только бюрократия вечна. Стараясь поспеть за Омику-ром, занятым моим переводом в другую часть, я повсюду замечал хорошо знакомые мне признаки бюрократической системы. Никто и шага не делал, не составив отчет, протокол или досье. Приехавшие из Парижа чиновники бережно, как святыню, доставили к новому месту службы все свои вековые традиции. Отныне Франция могла спать спокойно: делопроизводство в стране не нарушено и все делается чин по чину.

Омикура гоняли из кабинета в кабинет, и я старался не отставать от него. Из военного ведомства нас отправляли в управление внутренних дел, оттуда — в полицию, затем к чиновникам префектуры. В каждом кабинете мне удавалось подслушать обрывки весьма любопытных разговоров.

— Сударь, я изобрел митральезу нового типа. Она стреляет так же далеко, как пушка седьмого калибра. Пожалуйста, помогите мне преодолеть административные барьеры. Этим самым вы окажете неоценимую помощь нашей стране.

— Зачем вы отпустили Тьера в Париж? Его надо было арестовать. Тьер — монархический агент, он плетет заговор против республики. Тьер еще вам покажет, на что он способен. Никакого перемирия, война до победного конца.

— Я придумал новый способ отправки писем в Париж. Надо забрать у контрабандистов их собак, привязать им на спины сумки, и они легко проскочат через прусские окопы.

— Я приехал в Тур из Оша. Хочу заявить на нашего префекта. В республике все чиновники должны быть республиканцами. А наш префект в прежние времена публиковал статьи в "Опиньон насьональ"[115]. Если он останется во главе департамента, тогда я ни за что не отвечаю.

— Прошу выслушать меня. Помогите мне с рудником, по поводу которого я никак не могу договориться с этими Бульмье. Они утверждают, что рудник принадлежит им, а мы считаем, что он наш. Имперские чиновники так и не сумели решить эту проблему. Я подумал, может быть, вы меня поймете, если я как следует все объясню. Это дело не терпит отлагательства.

Самым удивительным персонажем среди всех этих оригиналов мне показался мэр какой-то деревни, явившийся в префектуру решать вопрос с рудником. Франция агонизирует, пруссаки находятся в двадцати лье от Тура, а для него вопрос с рудником "не терпит отлагательства". Еще меня удивил наивный депутат местного законодательного собрания, пытавшийся доказать новому правительству необходимость срочного проведения выборов.

Направляясь к выходу из префектуры, мы услышали чей-то зычный голос, гремевший под монументальными сводами.

— Каждая деревня, которая без сопротивления сдастся врагу, будет ославлена на всю Францию! Ее название пропечатают в "Монитёре". Я позабочусь об этом, господа. От нас требуются твердость и терпение!

Говоривший поднялся на несколько ступенек по большой лестнице, а его слушатели остались внизу. Он обращался к ним, простирая руки над их головами и как-то неестественно и энергично жестикулируя. После каждой фразы он словно отбивал восклицательный знак. Своим видом он напоминал римского триумфатора, восходящего на Капитолий.

— У него хороший нюх, — сказал Омикур.

Во дворе нас ждал господин Шоле. Когда мы расставались, он был совершенно спокоен, а сейчас показался мне подавленным и угрюмым.

— Когда вы шли по Лотарингии, вам что-нибудь говорили о Базене? — спросил он меня.

— Конечно, только о нем и говорили, причем с большим беспокойством. Ведь в его руках жизнь и смерть Лотарингии.

— А что говорили о Франции?

— Что французская оборона организована плохо. Говорили, что Базен не желает покидать Мец. Но так говорили крестьяне, а они настроены негативно и питаются домыслами. Правда, в подкрепление своих домыслов они ссылались на множество незначительных фактов, которые для них имеют решающее значение.

— У крестьян чутье лучше нашего.

— До вас дошли плохие новости? — спросил Омикур. — Только вчера все говорили об удачных вылазках.

Шоле покачал головой и, ничего не сказав, ушел.

— Шоле пугает меня, — сказал Омикур. — Он понимает суть вещей и, должно быть, узнал какие-то плохие новости, касающиеся Базена, а может быть, просто до чего-нибудь сам догадался. Говорят, прошлой ночью из Меца прибыл штабной офицер. Кажется, запахло большой бедой.

— Какая может случиться беда? У Базена прекрасная армия численностью не менее 150 тысяч человек, и опорой ей служит неприступный Мец. Если он и потерпел неудачу в какой-нибудь плохо подготовленной вылазке, то это еще не катастрофа. Вполне возможно, что Базен не признает республиканскую власть. Но разве сейчас это имеет какое-то значение? Главное, что он признает Францию, а за Францию он будет драться до конца. Правительству известно о положении в Меце. Недавно оттуда вернулся Бурбаки[116], и к тому же из Меца на воздушных шарах отправляют письма, одно из которых я видел лично. Если они сообщают, что все у них в порядке, и называют Базена "наш славный Базен", то, значит, так оно и есть. В противном случае они просто издеваются над нами и обманывают всех самым преступным образом.

Внезапно послышался непривычный шум, и город, который еще утром выглядел мирным и спокойным, пришел в какое-то странное волнение.

Вскоре на Королевской улице мы обнаружили огромную толпу. Оказалось, что в городе появились добровольцы и призывники из Марселя. Им решили устроить проводы и задумали провести в их честь небольшое патриотическое торжество. На улице столпилось так много людей, что стало невозможно проехать. Какой-то штатский господин, именовавший себя делегатом, буквально выбивался из сил, пытаясь организовать торжественное прохождение новобранцев. Марсельцы собрались в небольшом переулке и, словно актеры из-за театральной кулисы, готовились показаться перед публикой, а активный господин постоянно курсировал между переулком и главной улицей.

— Ну, вы готовы?

— Пока нет.

— Поторопитесь!

Господин окинул улицу беспокойным взглядом. Он явно опасался, что торжественный выход окажется неудачным.

Тем временем в переулке поднялся невероятный гвалт, перекрывший звуки настраиваемых музыкальных инструментов.

— Ну, давайте, давайте! — кричал делегат.

— Куда-то задевалась моя флейта.

— Начинайте, не то повозки перегородят всю улицу.

— Да вот же она!

Наконец настройка инструментов завершилась.

— И-и-и… раз, два, три!

И тут грянули цимбалы, да так громко, что задрожали оконные стекла. Полилась мелодия "Марсельезы". Огромная толпа двинулась в направлении Королевской улицы, сметая все на своем пути.