Поняв, в чем заключается ее мечта, Сюзанна фанатично взялась за ее осуществление. К несчастью, у нас во Франции не издают газету, подобную лондонской "Court-Journal"[12]. Не имея под руками такого же полезного парижского издания, она обзавелась собственным корреспондентом в Париже, в задачу которого входило держать ее в курсе всего того, что ей необходимо было знать. Это был молодой служащий одной парижской конюшни, которого она, я в этом уверен, привязала к себе смутными обещаниями. Выполнять свои обещания она, конечно, не собиралась. Возможно, наивного юношу питали легкомысленные надежды на то, что обещанное когда-нибудь будет исполнено, но, как известно, авансы авансами, а окончательная расплата — это совсем другая история. Благодаря усилиям своего корреспондента, чтению газет "Спорт" и "Парижская жизнь", а также поддержанию прочих контактов, в том числе с жителями курортных городов, она добилась того, что в Тарб стали непрерывно поступать новости из парижского бомонда, и Сюзанна всегда была в курсе текущих событий, словно она сама жила в Париже, посещала салоны и клубы и появлялась за театральными кулисами. Сколько раз я с удивлением слышал, как она пересказывала в деталях разный вздор о парижской жизни. Кстати, я всегда был уверен, что обсуждают этот вздор только те, кто его и придумал, но вот она, едва соприкоснувшись с обожаемым ею миром, это вздором не считала.
Тот, кто погрузился в мир светских сплетен, уже никогда не станет ханжой. Вот и о Сюзанне нельзя было сказать, что она недотрога или ханжа. При ней можно было говорить, о чем угодно, и, возможно, по этой причине к ней тянулись мужчины определенного сорта. В ее обществе они чувствовали себя так же комфортно, как и с близкими товарищами. Выражение "говорить, о чем угодно" я употребляю в широком смысле, так как зачастую темы таких разговоров были почерпнуты из последних статей "Парижской жизни"[13], а ведь известно, что, хотя эти статьи и отличаются возвышенным духом, наблюдательностью и стилем, но все-таки пишут их, как правило, не для маленьких девочек, не способных самостоятельно "намазать масло на хлеб". В один прекрасный вечер Сюзанна в своем салоне прочитала вслух одну такую публикацию, озаглавленную "Дыня". Во время этого чтения я не знал, куда мне деваться от неловкости, зато она смеялась от души. После прочтения статьи у Сюзанны так поднялось настроение, что она сама, вместо сестры, уселась за рояль и весь вечер играла и пела арии из оперы "Турок в Италии"[14].
— Если позволить Лоранс играть ее плаксивые сентиментальные пьески или, не дай бог, серьезную музыку, — сказала она, — тогда господин д’Арондель на наших глазах превратится бог знает во что. Давайте лучше посмеемся.
И действительно, все смеялись, а я возвратился домой в час ночи и был смущен и взволнован заметно больше обычного.
Разумеется, такой, как я ее описал, Сюзанна раскрылась передо мной не сразу, зато практически сразу я почувствовал, что меня непреодолимо влечет к ней, и чем больше я открывал в ее натуре и характере ранящие меня черты, тем сильнее меня влекло к ней. Пусть кто угодно попытается найти этому объяснение, но лично я за это не возьмусь.
Поразмыслив, я напустил на себя притворную сдержанность и замкнулся в себе. Сделал я это не без умысла. Я давно знал, что порядочные женщины не опасаются людей, имеющих плохую репутацию, потому что понимают, что искусством обольщения такие люди владеют, только оставаясь в привычном для себя круге общения. Когда же они выпадают из этого круга, то становятся такими робкими, колеблющимися и неуверенными, что могут показаться смешными даже самому примерному семьянину. Похоже, что, в конце концов, мое сдержанное поведение слишком затянулось, судя по тому, что Сюзанна первой протянула руку, попытавшись вывести меня из этого состояния.
Я выразился не совсем точно, когда сказал, что она "протянула руку". Правильнее было бы сказать "протянула ногу", но дело не в этом, главное, что задуманное ей удалось. Произошло это при следующих обстоятельствах.
Несколько раз мне доводилось сопровождать семейство Борденав во время их прогулок, при этом девушки и их мать выезжали в коляске, а я — в кабриолете. И вот однажды мы решили совершить паломничество в пещеры Бетаррама[15], которые находятся примерно в шестидесяти километрах от Тарба. Для моей лошади такое путешествие могло оказаться слишком утомительным, и по этой причине мне предложили поехать в коляске с девушками.
В путь мы отправились вчетвером. Меня усадили напротив прекрасной Сюзанны, рядом с Лоранс. Дорога между Тарбом и Бетаррамом выглядит довольно монотонно, вдоль нее непрерывно тянутся леса, чередующиеся с пустошами, и лишь вдали маячит горная цепь Пиренеев, похожая на гигантское нагромождение грозовых туч. Должен, однако, признаться, что в дороге я не столько интересовался пейзажем, сколько выражением глаз Сюзанны. Когда мы пересекали Оссенскую пустошь, я внезапно ощутил, как моей ноги что-то коснулось. Я отодвинул ногу. Но прикосновение никуда не делось. Я отодвинул еще, правда, совсем чуть-чуть. И тут ее придавил маленький легкий башмачок.
Я поднял глаза и взглянул в лицо Сюзанне.
— Что тут такого? — сказала она и сильнее надавила мне на ноту.
Полагаю, никогда в жизни я не испытывал такого мгновенно пронизывающего чувства. Моя робость и неуверенность в ту же секунду исчезли. Мне показалось, что остававшиеся до Бетаррама двадцать километров мы пролетели за несколько минут. Я даже подумал, что прекрасная Сюзанна, которую я так пылко возжелал, любит меня.
Но едва мы сошли с коляски, как она, к моему удивлению, сразу направилась к часовне, бросив мать и сестру, которые задержались на берегу Гав-де-По[16], чтобы полюбоваться длинными гирляндами плюща, свисавшими с моста до самой воды. Я решительно пошел за Сюзанной, надеясь, что мне представится случай побыть с ней наедине. Войдя в часовню, я увидел, что она уже преклонила колени на молитвенной скамеечке. Приблизиться к ней я поначалу не решился, поскольку, не будучи набожным, все же полагаю, что церковь — это неподходящее место для романтических бесед. Но вскоре я почувствовал, что больше не могу противиться искушению и подошел к ней, намереваясь взять ее руку в свою. Господи, как прекрасна была Сюзанна, когда она, преклонив колени, расположилась на этой скамеечке, выгнув спину и запрокинув голову, а ее затуманенный взор блуждал по звездному небу, луне и солнцу, изображенным на куполе часовни. Но стоило мне протянуть руку, как она немедленно обернулась, и я застыл, натолкнувшись на ее возмущенный взгляд.
Мост Бетаррама
— Разве вы не понимаете, — сказала она вполголоса, — что я закончу свои дни в монастыре?
Я покинул часовню в полном недоумении. Оказывается, она человек глубоко верующий! Как все это понимать? Я попытался найти объяснение такой противоречивости ее характера и в итоге решил, что будет лучше, если увиденное сегодня будет впечатлять меня не больше, чем ее интерес к "Жизнеописанию Марии-Антуанетты", которое она постоянно читала и перечитывала.
Теперь надо было как можно быстрее избавиться от надежд, внушенных мне недавним проявлением ее нежных чувств. Какое-то время я обдумывал все то, что мне довелось увидеть и услышать, но вскоре узнал, что не являюсь единственным счастливцем, к которому была проявлена такая же благосклонность. Через несколько дней после поездки в Бетаррам она отправилась вместе со своей матерью и нотариусом в Бордо, объявив, что это небольшое путешествие предпринято с сугубо деловыми целями. Нотариусом был молодой красивый юноша, который мне очень не нравился. Впрочем, я его совсем не опасался, ведь это был всего лишь нотариус, то есть человек, обреченный на посредственность и прозябание в кругу семьи. На следующий день он явился в салон Борденав с визитом, когда там был и я.
