— Слава богу, наконец-то началось, завтра продолжим!

Новость об этой "победе" принес наш сержант. Он ездил в Фолькемон и наблюдал прибытие на местный вокзал "триумфаторов": императора и принца империи[52].

Говорили, что принц покрыл себя неувядаемой славой, развлекаясь тем, что подбирал рассыпанные на земле пули, словно это были обычные шарики.

— Знаете, д’Арондель, — сказал мне Франческас, когда закончил свой рассказ, — вам повезло, вскоре и вы покроете себя славой. Хочу только дать вам один совет: держите в хорошем состоянии вашу саблю. И я очень прошу вас, ради нашей дружбы, когда дело дойдет до драки, вы своей саблей только колите, но не вздумайте рубить. Когда рубишь, рука очень быстро устает, да и саблю можно сломать, а когда колешь — раз-два и готово.

На следующий день, едва рассвело, мы получили приказ выдвигаться вперед. Как прекрасен был восход солнца, и до чего весело мы двинулись в путь, распевая "Марсельезу":

Стихи и мелодия гимна в тот момент воспринимались не как поэзия и музыка. Они стали воплощением наших чувств. Восторженно бились сердца, звенели голоса. По этой дороге когда-то шли революционные армии Французской республики.

Казалось, что сами предки в напудренных париках и с трехцветными кокардами стоят по обе стороны дороги и смотрят на нас. А возможно, так и было на самом деле, ведь многие из них спали вечным сном у подножия этих деревьев, и их души прилетели сюда с утренним ветром, колышущим листву.

Следом за нами, так же распевая "Марсельезу", шла пехотная бригада. Поднявшись по склону холма, мы увидели, как позади нас в облаке красной пыли нескончаемой лентой движутся по равнине наши войска. Ослепительно сверкали ружья и штыки, а гром солдатских песен вселял отвагу в наши сердца. Крестьяне толпились вдоль дороги и приветствовали нас:

В тот день переход оказался недолгим. Вскоре мы разбили лагерь, поставили палатки, разожгли костры и стали варить суп, кто на треногах, а кто на больших плоских камнях. В арьергарде расположились повозки с солдатским имуществом и фуражом, войсковые лавки и бесчисленная толпа маркитантов.

Все были уверены, что завтра мы двинемся дальше, но на другой день пришел уточняющий приказ. То ли мы двинулись в путь по ошибке, то ли нас отзывали по причине какого-то недоразумения, этого мы так и не узнали. Как бы то ни было, но в конце концов, мы повернули назад и вернулись в тот же лагерь, который покинули накануне.

Вскоре мы разбили лагерь, поставили палатки, разожгли костры и стали варить суп

Вот тут-то в полку и началось ворчание. А когда солдаты ворчат, слова уже никто не выбирает. Было бы неплохо, если бы в тот момент рядом с нами оказались генералы и прочие командиры. Они узнали бы такое, чего сроду не слышали в своих штабах.

— Принцу империи небось хватило пулек для себя и своего юного дружка Конно[54]?

— У нас не генералы, а беспомощные мямли!

— Наш император, он что, не француз?

Один унтер-офицер, которому доводилось присутствовать на императорской охоте, рассказал нам, что Наполеон III так дорожил своей драгоценной персоной, что не решался брать в руки ружье системы Лефоше из опасения, что бракованный патрон может стать причиной несчастного случая. Поэтому он соглашался стрелять только из капсульного ружья типа Гатин-Ренет[55], так как в их патронах пороховой заряд отмеривается с особой тщательностью.

— Это вовсе и не Наполеон, — заявил унтер-офицер, — а какая-то восковая фигура!

Сразу хочу заметить, что несмотря на недовольство, наш боевой дух все еще был очень силен, и уже на следующий день солдаты говорили: "Тут какая-то хитрость, наверное, у них есть свой план". Мы были уверены, что наше командование намерено выманить пруссаков с их позиций, но ни один солдат и представить себе не мог, что мы были не в состоянии двигаться вперед, и лишь по этой причине оставались на месте.

Однако у тех, кто все понимал и что-то знал, было совсем другое настроение, и в то время, как простых солдат ничто пока не беспокоило, у многих командиров уже возникло чувство тревоги.

После зачисления в полк я всячески старался держаться подальше от нашего полковника и не только из-за того, что не хотел ему докучать, а главным образом потому, что моим товарищам могло показаться, что я намеренно демонстрирую наши с ним отношения. Думаю, что сам факт нашей дружбы вряд ли вызывал у кого-то раздражение, но если бы я стал бахвалиться этой дружбой или пользоваться ею в личных целях, то этого никто бы не потерпел. В тот вечер, когда мы возвратились в наше прежнее расположение, полковник вызвал меня, и как только я его увидел, мне сразу показалось, что в действительности обстановка складывается совсем не так, как это казалось нам, мало что знающим доверчивым солдатам. Он поинтересовался как проходит моя служба, а потом, словно забыв, что я всего лишь его солдат, стал говорить со мной свободно и просто, как обычно беседуют люди, прогуливающиеся под ручку по бульвару.

Мы повернули назад и вернулись в тот же лагерь, который покинули накануне

— Вы, полагаю, уверены, что мы скоро войдем в Германию, — сказал он. — А вот я считаю, что мы никогда не будем воевать на их территории.

— Как это так?

— Когда мы прибыли сюда, я, как и все остальные, считал, что мы воспользуемся численным преимуществом нашей великолепной двухсоттысячной армии, ворвемся в Германию, расчленим ее и выведем из игры южно-германские государства. На такие действия нас нацеливали все ранее разработанные планы и принятые меры, и мне известно из надежных источников, что генерал Дюкро, а это весьма инициативный военачальник, предлагал немедленно захватить города Кель и Ландау, что было вполне возможно и не потребовало бы больших усилий. Но теперь все прежние возможности упущены.

Пруссия завершила мобилизацию, и сейчас ее армия численно превосходит нашу, то есть отныне это преимущество на ее стороне. Мы же теперь обречены на ведение оборонительной войны. Тому есть множество причин, и главную из них мне недавно разъяснил один генерал, который весьма ловко умеет находить слабые места у тех, кто ему не по нраву. Так вот, этому генералу принц Наполеон Эжен сказал буквально следующее: "Если нам навяжут битвы, тогда мы будем в них участвовать, но сами навязывать битвы мы не станем, потому что для этого требуется план, а у нас никакого плана нет". Все было бы не так плохо, если бы мы вели оборонительные действия, находясь в надежном укрепленном районе, но местность, в которой мы находимся, только кажется пригодной для обороны, а в действительности все укрепления здесь хлипкие, словно сделаны из картона.

— После приезда в Мец я только и слышу жалобы то на одно, то на другое, и от этого начинает казаться, что у нас тут полный хаос.