— А что ты делала на дороге в такое позднее время? — требовательно спросил он.

— Прошу прощения? — холодность тона Джасинды и выразительно поднятая бровь, когда она смотрела на экран, должны были предупредить Дантона, что он ступает по тонкому льду.

Именно с этим совсем недавно столкнулся Джотэм.

— У женщин твоего возраста не может быть причин разъезжать по улицам города так поздно, — продолжал настаивать Дантон, видимо, не подозревая, что своими словами задевает чувства матери.

— Женщин моего возраста?

От этих слов Дантона Джотэма буквально передернуло. Этот мальчик жаждал смерти? Ни один мужчина в здравом уме не посмел бы сказать женщине что-либо в таком духе. Даже если это была его мать.

— Мама, ты прекрасно знаешь, что я имел в виду.

— Нет, Дантон Мичелокакис, не знаю. Может, ты все же объяснишь мне, почему женщина моего возраста не должна покидать дом в вечернее время?

— Но это был не вечер, мама. Было уже далеко за полночь!

— И что ты этим хочешь сказать? — движение в дверном проеме заставило Джасинду поднять глаза, и она увидела Джотэма, который с нескрываемым интересом следил за ходом ее беседы с сыном.

— Куда ты ездила в такое позднее время?

Глубоко вздохнув, Джасинда заставила себя успокоиться. И только после этого вернулась к разговору.

— Дантон, я взрослая женщина, и потому не обязана отчитываться, куда хожу или с кем встречаюсь. И ни кого не волнует, в котором часу я это делаю.

— Ты хочешь сказать, что была… с кем-то?!! — последние два слова он прошептал с возрастающим ужасом.

— Я этого не говорила. Просто пытаюсь до тебя донести, что даже если бы и так, то моих детей это никоим образом не касается. Послушай, Дантон, я хочу поблагодарить тебя за то, что вчера вечером ты без промедления приехал и забрал меня с места аварии. Я также благодарна тебе за звонок и твое искреннее беспокойство обо мне. Но уверяю тебя, я в порядке. Давай закончим этот разговор, пока мы не наговорили лишнего и не обидели друг друга. Я сама позвоню тебе позже, через пару дней. Я люблю тебя, Дантон, — и с этими словами Джасинда отключилась.

Подойдя к раковине, Джотэм наполнил стакан водой и подал ей.

— Ты в порядке?

— Да, — потянувшись к нему, она сжала его руку, в которой он держал пузырек с таблетками. — Мне жаль, что тебе пришлось это слушать.

— А мне нет. Просто бы сказала ему, что была во дворце, — Джотэм поставил перед ней стакан с водой, затем прочитал инструкцию на пузырьке и, вытряхнув таблетку, протянул ее Джасинде. — Вот, возьми.

— Спасибо, — она бросила таблетку в рот и запила водой. — Я не могу.

— Почему?

— Потому что у меня нет причины ездить туда в такое время.

— А разве я не причина? — он попытался скрыть свое разочарование, но она все же услышала прозвучавшую в его голосе боль.

— Джотэм… — поднявшись, Джасинда шагнула к нему и, обхватив ладонями его лицо, заглянула ему в глаза. — Конечно же, ты самая веская причина. Но ты же не хочешь, чтобы все знали, что я навещаю тебя по ночам.

— А я не хочу? — Джасинда нахмурилась. Повернув голову, Джотэм поцеловал внутреннюю часть ее ладони. — Давай посидим в другой комнате?

Она кивнула и, развернувшись, повела его в гостиную.

* * *

Джотэм расположился на диване рядом с Джасиндой и с удивлением обнаружил, что сильно нервничает, так как начал непроизвольно потирать свои вспотевшие ладони о бедра. Он дал себе время успокоиться, решив пока осмотреть комнату, на которую прежде вообще не обратил внимания.

Его глаза расширились.

На низеньком столике, прямо перед ним, стояли в рамках — различных форм и размеров — фотографии семьи Мичелокакис. На одной из них были запечатлены ее дети. Совсем еще юные и, очевидно, находившиеся где-то на отдыхе. Они сидели прямо на песке и радостно улыбались тому, кто их фотографировал. На другой был Дантон. Мальчик сидел на плечах у Стефана, смеялся и дергал отца за уши. А вот на той — прямо перед зданием Академии — стояли Стефан с Джасиндой и обнимали свою дочь, одетую в форму выпускника.

Продолжая рассматривать снимки, Джотэм убедился, что по ним можно было проследить всю жизнь Джасинды. Не только взросление ее детей, но и счастливые годы жизни со Стефаном, ее спутником жизни. Некоторые же фотографии были сделаны на официальных приемах. Это было очевидно.

Когда Джотэм поднял глаза вверх и взглянул на каминную полку, то увидел портрет Стефана, смотревшего на них сверху вниз.

— Джотэм? — голос Джасинды привлек его внимание.

— Стефану очень повезло.

Джасинда проследила за его взглядом и нахмурилась.

— Не понимаю…

— У тебя до сих пор висит его портрет. И здесь полно его фотографий.

— И что в этом такого особенного?

— Я бы не выдержал этого. После гибели Латы… было слишком больно видеть ее лицо. Своего рода ежедневное напоминание, что она покинула меня.

Несколько мгновений Джасинда молчала, пытаясь собраться с мыслями.

— Каждый человек, Джотэм, скорбит по-своему. Я бы солгала, если бы сказала, что никогда не рыдала, глядя на этот портрет. Что ни разу за эти циклы не злилась на Стефана за то, что он оставил меня одну. Особенно тяжело было смотреть на этот снимок, — она подняла фото, на котором ее супруг, ползая на четвереньках по комнате, катал всех троих детей на спине. — Но я никогда даже мысли не допускала, чтобы упаковать их и убрать на чердак. Стефан, может быть, и ушел, но он навсегда останется частью моей жизни.

— Вот в чем его везение. Ты так бережно хранишь память о нем.

— Джотэм, но ты и сам никогда не забывал Лату. Просто помнишь ее по-своему. К тому же ее портрет висит в твоем кабинете.

— Ты сама осудила меня за это, — напомнил он ей.

Джасинда вспомнила сказанные ею в порыве гнева слова и почувствовала, как ее окатило волной жгучего стыда.

— Прости, Джотэм, — она наклонилась к нему и погладила его по руке. — Мне не следовало говорить такое. Я не вправе судить тебя.

— А кто вправе? Если не тот, кто был ей настоящим другом? — Джотэм вскочил на ноги и начал нервно расхаживать по комнате. — Я любил Лату. И до сих пор люблю ее.

— Я знаю, — обеспокоенный взгляд Джасинды повсюду следовал за ним.

— Но… — взглянув на нее и увидев в ее глазах искреннее беспокойство за него, он наконец решился признаться в том, чего никогда и никому не рассказывал. — В последние годы жизни Лату не удовлетворяла наша совместная жизнь.

— Что? Она сама тебе об этом сказала? — Джасинда не скрывала своего потрясения.

— Нет, не так много слов, но я слишком хорошо знал ее. На нее постоянно давили, а я, к сожалению, ничем не мог ей помочь.

— Я уверена, ты делал все, что в твоих силах, Джотэм. Ты тоже находился под постоянным давлением.

— Да, но то, что пришлось выдерживать Лате, не шло ни в какое сравнение. По крайней мере, у меня был некоторый опыт, и меня с детства готовили к публичной жизни и такому виду деятельности. У Латы же в арсенале ничего этого не было. А когда она зачала…

— Когда она зачала?..

— Она так злилась, так обижалась на меня…

— Я не понимаю.

— Мы заранее обсудили с ней эту тему. Она хотела отложить рождение ребенка хотя бы на четыре цикла. Лата не хотела беременеть, пока не утвердится в своих обязанностях. И, разумеется, я не стал возражать. Но потом с головой погрузился в королевские дела и однажды забыл выпить сок оллали, — Джотэм запрокинул голову назад и уставился в потолок. — Если бы я тогда…

— То сейчас бы у тебя не было Барека, Джотэм, — Джасинда встала и, подойдя к нему, дождалась, когда он посмотрит на нее. — Лата любила сына. Даже если бы она могла повернуть время вспять, то, уверяю тебя, не стала бы ничего менять.

— Ты не можешь этого знать.

— Могу. Мы с Латой много общались. Я тебе уже говорила. Пока Барек был совсем маленьким, они часто приходили сюда. Мы сидели здесь, беседовали, обсуждали вопросы, волнующие всех молодых матерей. Наблюдали за тем, как играют наши мальчики. Однажды Лата кое-что сказала, и мне показалось, я поняла, что она имела в виду. Но теперь я вижу, что тогда не совсем верно восприняла ее слова. Только сейчас все встало на свои места.