Парень чуть склонил голову набок, продолжая меня рассматривать. Он выглядел очень мило, а у меня вдруг возникло ощущение, что я увидела что-то, что мне видеть не полагалось. Уголок души, в который практически никому не бывает входа. А потом в его глазах зажегся какой-то странный огонек. Он разгорался и разгорался, выражение лица вновь изменилось, а я все пыталась понять, что происходит.

Узнавание. Парень посмотрел на меня так, будто узнал во мне давнего друга, который очень сильно изменился, и теперь непонятно: он это или нет? Словно ступая на тонкий лед, который в любой момент может под ним провалиться, он спросил:

– Ты – Девушка, Которая Поет?

Нужно спрятаться за дверью. Отгородиться от этих слов. Им больше нет места в моей жизни. Не в той ее версии, которая происходит сейчас. Словно со стороны я услышала свой голос – неестественный, холодный и абсолютно безжизненный:

– Ты ошибся. Я больше не пою.

Я развернулась, заходя в кабинет. В спину мне донеслось:

– Почему?

Ха, как будто для него это и правда имеет значение! Вместо ответа я с силой захлопнула за собой дверь.

***

Варвара Павловна, мой психотерапевт, поприветствовала меня с милой улыбкой, которая, будто приклеенная, всегда была у нее на лице, что бы ни происходило.

– Ну и как мы сегодня? – этот вопрос, произнесенный сладким жеманным голосом, каждый раз заставлял меня скрипеть зубами и вгонял в еще большее уныние. Как я себя чувствую? Меня гоняют по чем зря к психиатру, который совершенно ничем мне не помогает, а только пытается влезть в мою личную жизнь да дает бесполезные советы, как себя вести и что делать, чтобы “как можно скорее выйти из этого ужасного и очень опасного состояния беспросветной тоски”. Это Варвара Павловна так характеризует депрессию. Причем каждый раз, вместо того, чтобы называть вещи своими именами, она придумывает кучу разных цветистых и трагичных описаний данного диагноза.

– Слово “депрессия” слишком просто и обыденно, оно не передает всей гаммы чувств, которые испытывает пациент, всей опасности ситуации, в которой он находится, героизма, который он проявляет, сражаясь с недугом! – эти слова врач готова повторять с горящими глазами и одухотворенным выражением лица хоть сто раз на дню.

Вам нужна гамма чувств? Да ради бога: всепоглощающий гнев, который стирает все мысли и чувства, когда прорывается наружу; боль, которая разрывает душу, так что каждую секунду ты должен собирать себя по кусочкам и напоминать себе, что нужно дышать; жгучая обида, потому что тебя предали самые близкие люди, те, кому ты безоговорочно доверял; отчаяние – ты потерял очень важную часть себя и не знаешь, как без нее жить; страх – больше всего ты боишься никогда больше не обрести эту часть и остаться с зияющей на ее месте дырой в душе.

Вот только ни о чем таком Варваре Павловне я никогда не говорю. Если начать рассказывать о своем состоянии, она обязательно вскоре сменит тему на городские сплетни: кто у кого что украл, кого зарезали поздней ночью на улице, в каком доме произошел взрыв бытового газа и так далее и тому подобное. Ей бы в журналисты уйти или в криминалисты. Так нет же, она решила “нести светлую миссию исцеления” – это тоже ее собственные слова – а на деле ее разговоры способны разве что только сильнее в депрессию вогнать.

Я прошла к небольшому креслу напротив стола врача (белому конечно же, как и все остальное в кабинете) и уселась в него, отключившись от словесного потока Варвары Павловны. Это поначалу, на первых сеансах, я пыталась ее слушать. Но когда поняла, что функцию психотерапевта она выполняет процентов на десять, быстро научилась абстрагироваться от ее болтовни, лишь изредка поддакивая для видимости. Ей это, впрочем, было не особенно важно. Она ни разу даже не заметила, что я на самом деле ее не слушаю. А меня такая ситуация вполне устраивала.

Я мысленно вернулась к сцене в коридоре. Интересно, тот парень – мой подписчик на YouTube или просто увидел где-то видео какой-то из песен? Но если он просто видел запись, вряд ли бы он так точно запомнил меня. Или запомнил бы? Черт его знает. На мгновение я представила, как он сидит в своей огромной комнате с навороченной стереосистемой, монитором, занимающим полстола, постерами рок-групп, развешанными по стенам, и на огромном ЖК телевизоре смотрит клипы с моими песнями. Картинка меня позабавила. “Ага, мечтай больше!” – прошептал назойливый внутренний голос. “Заткнись” – приказала я ему а заодно и разгулявшемуся сегодня воображению.

Создать канал на YouTube и выкладывать туда записи песен мне предложила пару лет назад лучшая подруга Света. Так она хотела “приучить” меня к вниманию аудитории.

– Ты же собираешься когда-нибудь выступать на сцене, – сказала она тогда. И это был не вопрос, а утверждение. – Твои песни должны увидеть мир, их нельзя прятать! – когда Светка начинала разговор на эту тему, у нее всегда загорались глаза.

По-хорошему, песни были не моими, а нашими. Обзаведясь гитарой, я действительно вскоре выучилась на ней играть. Она ни дня не стояла без дела. Мне всегда удавалось выкраивать время для занятий, так что вскоре я чувствовала, будто играю на гитаре всю жизнь, а мама, сначала недовольно поджимавшая губы при виде инструмента, стала улыбаться и – только представьте себе – просить иногда что-нибудь ей сыграть и спеть.

Но скоро я поняла, что не хочу быть просто исполнителем. Я хотела сама творить музыку, заставлять ее жить, притягивать людей, вдохновлять их, как она вдохновляла меня. Тогда я попробовала сочинять простенькие мелодии и вскоре поняла, что у меня это неплохо получается. Со временем они становились сложнее, я экспериментировала со звуком, ритмом, темпом и стилями. Была лишь одна проблема. Я не могла подобрать слова. Они расплывались, разбегались и ускользали, не желая собираться в строки со смыслом. Вот тогда-то мне на помощь и пришла Света. Она обожала литературу и стихи в особенности, также, как я обожала музыку. Первая наша песня получилась совсем простой – что-то про ясное солнце, синее небо и весну. А что можно было ожидать от двух одиннадцатилетних девочек? Но мы обе решили, что получилось неплохо, потом я спела эту песенку нашим родителям (у Светы с музыкой было плохо, поэтому пела всегда я), и они ее похвалили. Мы продолжили сочинять, и с каждым разом песни становились все более серьезными: слова наполнялись смыслом, музыка усложнялась. Меня немного огорчало, что Света все “лавры” отдавала мне. На вопрос, почему, она отвечала так:

– Ты – и создатель, и исполнитель. Это дорогого стоит. А я – всего лишь скромный рифмоплет.

– Но без твоего “рифмоплетства” этих песен вообще бы не было! – негодовала я. Но переубедить Светку мне не удавалось. Мы время от времени продолжали препираться на эту тему, и однажды она даже пригрозила, что не будет писать слова, если я не успокоюсь и не перестану пытаться “вытащить ее под свет софитов”, как она выражалась. Я сделала вид, что уступаю, и мы закрыли эту тему. Но мнения своего я так и не изменила.

А вот со светом софитов возникла проблема. На одном из школьных концертов, где у меня должно было быть сольное выступление, выяснилось, что я панически боюсь сцены. Едва я вышла из-за кулис и взяла в руки микрофон, как горло перехватило, колени подогнулись, и я не смогла издать ни звука. Единственным, что, наверное, слышали все в зале, было мое бешено стучавшее сердце. Я в ужасе убежала со сцены, а потом еще и получила по полной от Светки, которая совершенно не понимала, почему я так себя повела.

– В тебя будто заклинанием “остолбеней” пальнули! Ты же суперски поешь дома, здесь-то что не так? – недоумевала она, смотря на меня круглыми глазами. Это был первый раз, когда я не смогла заставить себя петь. Я вообще не думала, что мне когда-то придется заставлять себя петь. Это всегда было для меня так же естественно, как дышать. Оказалось, не совсем.

– Потому что там куча людей, и все они на меня смотрят, все чего-то от меня ждут. А если у меня не получится? Если я их разочарую?