И хотя официальным моим хозяином был господин Берки, душой и телом я принадлежал мальчику. Из всех людей в мире я лучше всего понимал его и легче всего мог с ним договориться. Я думаю, этому способствовало кроме его возраста и что-то общее, присущее нам обоим. Уверен, что не возьму греха на душу, если скажу, что мы с ним во многом походили друг на друга: леностью, озорством, преданностью, склонностью к авантюрам. С уверенностью также могу сказать, что в характере мальчика было нечто собачье: особенно это касалось его нюха и вообще восприимчивости к запахам. Одиночество и тоска соединили наши жизни. Его тоска по отцу и моя тоска по близким породили между нами своеобразную дружбу, основанную на родстве душ. И когда я стал подрастать и быстро приобретать авторитет среди деревенских дворняг как мудрый и ученый пес своего маленького мудрого повелителя, мальчик начал чувствовать себя менее одиноким и все больше гордился мною, становясь постепенно храбрее. Потому что я не только освободил его от врожденной боязни собак (этим страдал и его отец), он вообще стал смелей, зная, что у него есть верный и преданный защитник. В свою очередь он обучил меня разным полезным трюкам, которые вызывали уважение. Я умел разыскивать заблудившихся коров, раскапывать кротовины (из пустого баловства, только чтоб убить время), гонять зайцев, находить лисьи норы и гнезда болотных птиц, ловить диких уток, лягушек, бабочек, змей. Я даже выучился разговаривать с мальчиком в минуты одиночества! Помню, однажды у нас потерялась корова Рыжуха. Мы чуть не убежали из дому. И мальчик по дороге ставил передо мной трудные и ответственные задачи. Один раз я даже выполнял по его просьбе такое поручение, что сам себе показался почтовым голубем, а не собакой. Как только мы начинали чувствовать себя несчастными, сразу принимались составлять план побега. Но нет, нам никогда не удавалось уйти дальше соседнего села. Изредка мальчик рассказывал мне истории или читал книги. Без преувеличения могу сказать, что я выучил на память роман о человеке, лошади и собаке, который мальчик столько раз рассказывал пастухам, выдумывая и всякий раз добавляя нечто новое.

Нет, моя жизнь не была романом. Она вся состояла из маленьких рассказов, из многочисленных маленьких историй, веселых и печальных, но во всех них непременно присутствовал мальчик, как, впрочем, и я присутствовал в его рассказах.

Потом я стал замечать, что мальчик загрустил. И со мною стал как-то холоднее, осторожнее. Вижу, что-то скрывает от меня. Но вскоре понял, в чем дело, и мною вновь овладела извечная собачья тоска. Мальчик готовился уйти. На этот раз по-настоящему. В этом не было сомнения. Я понял, почему он избегал меня: он хотел смягчить удар. Но я просто заболел. Свернулся клубком и лег у порога, чтоб мальчик не ушел, не простившись со мною. Лежу вот и раздумываю о своей жизни. Чувствую, что не переживу разлуки. О-у-у-у-у! О-у-у-у-у!

Письмо

Дорогой господин Берки, пишу Вам издалека, шлю сердечный привет и пожелание доброго здоровья. Я постепенно привыкаю к новым товарищам по школе, но все смеются надо мною из-за моего выговора. По ночам мне кажется, что я у Вас, и сегодня мама разбудила меня, потому что я плакал во сне. Мама говорит, что это ностальгия и что все скоро пройдет.

Дорогой господин Берки, я очень Вас прошу не смеяться надо мною за то, что я Вам сейчас скажу: этой ночью я больше всего плакал из-за моего Динго. Анна продолжает надо мной смеяться и говорит, что я влюбился в этого пса, может быть, это и правда, но я верю, что Вы меня поймете и не станете насмехаться.

Знаете, как мне было тяжело, когда мы уезжали, как меня потрясло прощание с Динго! Вы помните, что перед самым отъездом я исчез, появился в самую последнюю минуту и меня все ругали. Теперь я могу сказать Вам, где я был. Я повел Динго на берег Керки, чтобы проститься с ним. Потом привязал его ремнем к иве, он не сопротивлялся, только скулил. Он хотел идти за мною и просил отпустить его, но я сказал ему, чтоб он оставался на месте, что такова жизнь, что я знаю — мне никогда не найти лучшего друга, чем он, ни среди собак, ни среди людей. Потом я услыхал, что меня зовут, и побежал прощаться со всеми вами. Помните, как все мы плакали, и моя мама, и Анна, и Ваша мама, и Вы сами. Мы знали, что никогда больше не увидимся. Потом телега тронулась, а я все еще плакал, и сердце у меня разрывалось на части. Я вспоминал все годы, что мы прожили у Вас, моего покойного папу, который не вернулся с войны, Вас и Вашу маму, учительницу госпожу Риго, Белу Хермана, Лацику Тот, Юлию Сабо и остальных. Я боялся обернуться, боялся зарыдать еще сильнее при виде села, колокольни, Графского леса и всего остального. Однако не удержался. И кого, Вы думаете, господин Берки, я увидел? За нами бежал Динго и выл во весь голос, а мы все снова зарыдали. Я попросил дядю Мартина отогнать его кнутом и ехать быстрее, так как не мог больше выносить его плача. Силы у Динго были на исходе, ведь он бежал за нами до Честрега! Он весь взмок, бежал с высунутым языком. Я истошно закричал. Дяде Мартину пришлось здорово отхлестать Динго, чтобы вынудить его остановиться, вернее, свалиться в изнеможении посреди дороги. Даже когда поезд тронулся, я все время смотрел в окно и плакал, мне все время казалось, будто я слышу, как он скулит, будто он продолжает мчаться за нами.

Вот, дорогой господин Берки, о чем я хотел Вам рассказать. Пожалуйста, напишите мне письмо обо всем. Напишите, как Динго. Я только прошу Вас, если Вы не станете смеяться, прочесть ему это мое письмо и сказать, что я не виноват, что я не мог взять его с собой и что я его никогда не забуду. Скажите ему, что, когда я стану поэтом, я напишу о нем стихотворение или басню. В этой басне пес будет говорить. И звать его будут, конечно, Динго. Пожалуйста, господин Берки, сделайте это для меня, он все поймет, только когда станете читать, смотрите ему прямо в глаза и повторяйте мое имя. Скажите ему: Анди, Анди, Анди шлет тебе привет. Говорите ему медленно, как маленькому ребенку. Вы увидите, он Вас поймет. Он заскулит, когда услышит мое имя. Это значит, что он все понял.

И наконец, я прошу Вас беречь его и угостить вкусным ужином на те деньги, что я Вам посылаю. Он больше всего любит конину (и чтоб кости были), а ее Вы можете наверняка достать в Бакше у господина Фейеша, мясника. Дорогой господин Берки, не упоминайте, пожалуйста, в письме к моей маме об этих деньгах (это мои сбережения), потому что Анна станет надо мной смеяться. Лучше всего пишите мне, пожалуйста, лично. Пока все.

Сердечный привет Вам и Вашей маме, и госпоже Риго, и всем моим товарищам, а особенно Беле Херману, Лацике Тот и Юлии Сабо и всем остальным, я с радостью о них вспоминаю.

Ваш несчастный

Андреас Сам, ученик.

Ответ

Дорогой мой Анди, я рад, что у тебя все хорошо и что ты прилежно учишься, как следует из письма твоей мамы. А по твоему письму я вижу, что ты по-прежнему складно пишешь и что почерк у тебя становится лучше. Я верю, что когда-нибудь ты станешь поэтом, а, судя по твоему покойному отцу, вам, Самам, фантазии не занимать. Что касается твоей просьбы, дорогой мой поэт, могу тебе сказать, что я с охотой бы ее выполнил, если бы не случилось то, о чем тебе, я знаю, будет очень грустно услышать.

В тот день, когда вы уехали, Динго вернулся усталый и весь избитый. Он очень долго выл и скулил. Целый день ничего не ел, хотя мы принесли ему даже печенки, только с жадностью пил воду.

На другой день мы нашли его под дверью мертвым.

Дорогой мой А. С., не горюй, в жизни бывают вещи и потяжелее — подрастешь, узнаешь. Могу тебе только сказать, что мне тоже было его очень жаль, а мама даже заплакала. Разумеется, ты переживешь это горе и в один прекрасный день вовсе о нем позабудешь. На деньги, которые я тебе посылаю (вот и проценты), купи себе вечное перо и попытайся что-нибудь написать об этом, в стихах или в прозе, и мне пришли. Если выйдет хорошо, я покажу госпоже Риго, твоей учительнице, она наверняка очень обрадуется. А если ей понравится, то, может быть, она и напечатает это в «Добром пастыре».