Ах, как давно это было! Еще цел был Арбат и Собачья площадка. Четырнадцать лет назад, совсем еще молодым человеком, я пришел туда наниматься в Музфонд СССР, переписывать ноты.
— Поете с листа? — строго спросил кадровик, бестелесный и длинный.
С листа я не пел. Когда-то ребенка поспешили выгнать из школы, не научив даже этому.
— Шансы слабые, — сказал бестелесный и длинный. — Партитуры вам не осилить. Вам у нас места нет. Вот тут рядом Собачья площадка, идите туда. Нынче люди с собаками не поспевают гулять, все подались в совместители, на полторы ставки. На Собачьей и формируют как раз сводную группу пуделей. Будете их прогуливать по утрам и в обед, пока нету хозяев. Плата хорошая.
И я уже было пошел, как вдруг набежал некто маленький, толстенький и животом погнал бестелесного в угол. Они там стояли, как бильярдные шар и кий, и маленький, толстый шептал про меня:
— Но ведь он молодой! А уже на носу месяц юль. Ну, скажи мне, юль или не юль?
По этой странной причине, что я молодой, а на носу месяц юль, мне дали место.
— Инструктаж вам сделают наверху, — сказал кадровик. — Мы приложим усилия, чтобы вам здесь понравилось.
Наверху меня взял за талию пожилой человек.
— Юноша! — сказал он. — Спасибо вам от коллектива, or семей и иждивенцев сотрудников. Мы у вас в неоплатном долгу.
— Я… — сказал я.
— Нет-нет-нет! Мы и еще раз мы должны благодарить вас. Нам дают разнарядку: один человек должен ехать от Музфонда в колхоз. Помогать в виде шефа. Но кому из нас ехать? Я страдаю блуждающей грыжей, сложите всех остальных, и вам не собрать одного здорового человека. И тут приходите вы… Вы рыцарь, молодой человек! Мы сделаем все насчет вашей высокой оплаты.
Очень приветливо со мной обошлись. А в сентябре я поехал в колхоз.
— Привет, ребята! — сказал я работникам, сидевшим в избе. — Я от Музфонда. а вы все откуда?
— Садись! — приказал нетрезвый гигант с прилипшей ко лбу головой кильки. — Паша Черный Лебедь меня зовут. От мелких организаций мы все. Ты тоже, видать, подставной, на время уборки взят?
— Тоже, — сказал я и, уважая обычай, через колено отломил себе хлеба.
— И я, — сказал нетрезвый гигант. — Шестой год подряжают. И по лекторскому окладу ездил и вроде как врач санэпида, в прошлом году инженером был взят на два месяца а нынче парфюмеры меня подрядили. Начальнику ихнему я говорю: «Змей ты, Аристарх Николаич, змей, не человек! Проведи меня по окладу главного технолога, а то не наймусь, не выручу! Картошку копать — это каторга при другом-то окладе». Ну, он обещал. А сердцем я чую, обжулит.
До октябрьских дней мы тогда копали картошку.
— Ну вот, — сказал в октябре Паша Черный Лебедь. — Откопались. Зарплату как получу за технолога — в городе гульбу открою. Аристарх Николаич, змей, теперь от меня не отвертится. Будет платить. КЗОТом его замучаю. Шантаж произведу. Ты гляди, на будущий год приезжай. Своей компашкой теплее.
Так сказал Паша Черный Лебедь, прошедший полную школу нетрудового растления психики.
Но жизнь повернула по-своему, в компашку мы больше не слились. Тысячи положительных перемен произошли с той поры. Четырнадцать лет — срок преизрядный. И отрыжкой прошлого вспоминался П. Черный Лебедь, копщик картошки с зарплатой технолога, как вдруг…
— Эй, — сказал мне в новокузнецкой закусочной нетрезвый гигант. — Не узнаешь? Павел я, Черный Лебедь! Завтра отбываю в поля. Часовая артель подрядила, оклад мастера дали. А ты от кого?
— От «Крокодила».
— Хоть сорвал с них чего?
— Да не особо: сто сорок. А ты каждый год все ездишь, не отпала потребность в тебе? Гляди, сколько лет…
— Какое! — приосанился Паша. — Я кругом нарасхват. Я аж и водки больше не пью — коньяки! А что? Дельного работягу с города кто отпустит в колхоз? Его не отпустят, он план да качество давит. Значит, только и есть поклону, что мне. Фигура я. Ценный. Пойду лопату точить. Нынче уж со своей лопатой ездить положено, колхоз не дает.
И мы поехали вместе, слились.
Чудная осень баюкала картофельные равнины Урала. Неблесткая луна освещала пути. Белый палаточный городок маячил вдали. У костра сидел пожилой человек с напильником и печально смотрел на груду лопат.
И как был неправ безобразный Паша! Он плел что-то плохое про город, но город посылал на уборочную кампанию тысячи лучших людей. Это их палатки белели окрест. А печальный человек с напильником был машинистом. Не подставным каким-либо лицом с зарплатою машиниста, а настоящим локомотивщиком, орденоносцем.
— Двести человек нас тут из депо, — сказал он. — А в депо перевозки к чертям летят.
— А там кто, там, дальше?
— «Металлург» в той стороне, совхоз. У них всегда копают литейщики с Кузнецкого комбината, вот и совхозу название — «Металлург». Литейщики да сталеплавильщики. А в той стороне — Ильинский совхоз, копает научный институт ВостНИГРИ. Уж второй день, как приехали, а все по вечерам песни поют. Несгибаемые, видимо, люди.
— А что же техника, комбайны, копалки?
— По телевизору это, товарищ. В практику не вошло. Тут ходил к ученым солью одалживаться, так один кандидат наук пояснил. Говорит, есть для картошки машина, изобрел человек. А как стал ее оформлять, ему говорят: нет. Мол, не сможет работать такая машина. Тогда изобретатель нацелился хоть приоритет получить, а ему все равно говорят: нет, и приоритета вы не получите, потому что такие машины давно уж работают в Англии.
Луна катилась к рассвету. Оттуда, где разбили свой стан несгибаемые ученые, слышалась песня.
— Хорошо поют, — сказал я у дальних костров, набиваясь на разговор. — Что значит наука!
— Запоешь! — с ненавистью сказал товарищ руководящего вида. — Тут запоешь!
И вдруг запевала в момент как-то охнул, зажался, будто простреленный, выбежал из освещенного костром круга и с шумом канул в кустах. Хор рассыпался и тоже помчался.
— Животами страдаем, — угрюмо сказал товарищ руководящего вида. — Совхоз вот не кормит и воды в этом году не дает. А с налаженного питания как сползли, нажевались из кулака сухомятки, всех и скрутило. Старичок еще, гад, пришел, местный ведун. «Знаю, — говорит, — что у вас животами страдают. Так вот, травки целебной не купите ли? Хорошая травка, слабит, не пробуждая!» Мы той самой травки и приняли. А она и вправду: «не пробуждая». Теперь ночь напролет поем, боимся заснуть. Поем да лопаты точим. Заикнулись про технику, так ихний бригадир говорит: «Много вы понимаете, городские, с носу да в рот. Лопатой копайте, а то справок не дам!»
— Справки, значит, остались?
— Остались. Ты приехал как шеф, доброволец, а попал головой в силки. И пугает тебя совхоз: ну, только попробуй, шеф, нам не угодить, не потрафить — о проделанной работе справок не выдадим. И что? Помыкают. На завод ведь без справок не сунешься, сразу выговорами обвешают. Ну, пора выходить, вон и Шишкин, ответорганизатор бежит.
И они вышли в попе, сотни рабочих высшей квалификации, технологи, инженеры, неподставные маэстро. Батальное сверкание вспыхивало на кромках лопат.
— Вот, — сказал ответорганизатор Шишкин. — На заводе я начальник отдела труда и зарплаты. Мы долго воспитывались в духе: «Что мы, жадные, что ли?» А пора нам учиться быть жадными. Позвольте я скалькулирую. Сначала нас, добровольцев, запугивают: «Копай лучше, а то справок не будет!» Потом идут дальше: «Эй, горожане, где ваши машины? Гоните машины, не то справок не будет!» Приходится нанимать машины, по уши садиться в расход. И тут же: «А грузить машины кто будет? Ну-ка, грузить, а то справок не будет!» Грузим. И заметьте, при этом совхоз обязательно принимает позу кормильца.
Но если по справедливости? Убираем мы картошку в совхозе, так ты, совхоз, накорми людей! Не кормит. Дай молока парного заводскому детсаду! Не дает. Дай свежих продуктов в заводской санаторий! Нет.
