Но соперники, знаю, у меня есть. Это лощеный красавец паркет, полированная мебель, а также кафель — неженка и аристократ в белой сорочке, проживающий на кухне и в ванной. От них жена без ума. А я страдаю: мебель полирую, делаю из кафеля картинку, из пола — большое живописное полотно (палитра — скипидарная мастика). Но главное мое бедствие — трактат «О хорошем тоне», любимая книга жены. Она напичкана инструкциями о поведении человека в кругу семьи и в других, внесемейных кругах. Мечта моей жизни — выдрать из трактата все полезные советы и заворачивать в них замазку и гвозди.

Каждый мой неверный шаг в кругу семьи жена сопровождает цитатой. В прочих кругах она толкает меня локтем в бок.

Мне категорически запрещено свистеть, громко разговаривать, стряхивать пепел с сигареты на пол, сидеть во время еды так, как мне удобно, выплевывать косточки от компота непосредственно в тарелку (правильный путь косточки: рот — ложка — тарелка), держать вилку в той руке, в какой нравится.

От такой степенной жизни, бывает, затоскуешь. А на этой почве разные формы протеста возникают. Иногда мне хочется навсегда уйти от налаженного женою быта: выпрыгнуть, к примеру, в окно или подключиться вместо утюга к электросети. Представляете, в каком состоянии мои нервы? Кто понимает, тот посочувствует. На днях мне повезло: я подсозрел для очередного протеста, а жена как раз уехала а командировку.

Когда я остался в квартире один, то первым делом отомстил соперникам. В кафель запустил помидором, затем обмакнул палец в варенье и написал: «Кафель — дурак». Из паркета я сделал мокрую курицу: вылил на него кастрюлю клюквенного киселя. Надоевшую мне книжонку вышвырнул на балкон под дождь.

И принялся вкушать свободу. Презрев вилки, а также отказавшись от помощи рук, я поедал пищу, как животное. При этом я раскрепощенно сопел, урчал, причмокивал. Косточками от компота я плевал в потолок, стараясь попасть в люстру. После еды я закурил. Пепел щедро стряхивал на пол, кое-что перепадало и мебели. Одновременно я отводил душу свистом, выкриками, ауканьем и хохотом. Понаслаждался свободой слова и свиста, встал на четвереньки и в приподнятом настроении забегал по квартире. Иногда помычу, иногда поблею. Могу, думаю, залезть и на антресоли для кукареканья. Все могу.

Попротестовал я таким манером недельку и поостыл. Захотелось чего-то другого… Ты прав в своей догадке, читатель! Налаженного быта захотелось. Завтра побегу с цветами на вокзал; жена приезжает!

ПИСЬМО В РЕДАКЦИЮ

(Пародия)

Многоуважаемые работники перьев!

В нашем Надреченске превалируют безотрадные факты. Их безотрадность бросается в глаза всякому мыслящему гражданину. Как таковому мне трудно удержаться от малоутешительных наблюдений. Из которых сами собой вытекают выводы.

Наблюдение первое. Асфальт в жаркую погоду. Чем по нему ходят? В основном ногами, одетыми в разнообразную обувь. Если взять женские ноги, так мы заметим на них шпильки. Ноги не будем трогать, остановимся на шпильках — яром враге тротуарного покрытия. Шпильки бездумно вдавливаются в асфальт владелицами ног и образуют характерные углубления (по предварительным подсчетам — около полумиллиона углублений). Все улицы словно изъедены оспой, и при хождении по ним уже не получаешь желаемого эстетического наслаждения.

Вывод: в связи с ранимостью асфальта горкоммунхозу необходимо разработать и расклеить по городу инструкцию «Как пользоваться тротуаром в жаркую погоду». Шпильки при температуре 25 градусов выше нуля следует объявить персоной «нон-грата».

Наблюдение второе. Горгазета «Призыв». Дважды в конце предложений упущены точки. На месте точек, как ни приглядывайся, зияющая пустота. Будто так и надо. А на деле злостное нарушение грамотности, издевательство над читателем. Последний в поисках запропастившихся знаков препинания не вкушает полноценного прочтения статей.

Вывод: вызвать редактора в горком и в категорической форме спросить, куда он разбазарил точки. Обесточенные газеты у граждан изъять, точки допечатать.

Наблюдение третье. Неизвестная курица. Эта домашняя птица гуляет по улице имени глашатая и главаря — Маяковского. Она препятствует беспрепятственному фланированию пешеходов и движению транспорта, компрометирует своей дурацкой выходкой пейзаж нашего славного города, по которому ходят передовики производства, персональные пенсионеры и матери-героини.

Особые куриные приметы: хвост наполовину выдран (я пытался поймать нарушительницу и частично оторвал его), припадает на левую ногу (по той же причине).

Вывод: органы милиции обязаны выяснить, кто пасет курицу на улице революционного поэта Маяковского; если она бесхозная — выдать лицензию на ее отстрел.

Наблюдение четвертое. Сквер. В сквере у нас, чередуясь с зелеными насаждениями, стоят лавочки, На лавочках, чередуясь с пенсионерами, сидят так называемые влюбленные. Чуть стемнеет — пенсионеры уходят на заслуженный сон. Влюбленные же — я проверял — используют наступившую тишину в своих корыстных интересах: целуются жадно и долговременно. Я несколько раз подходил к. ним, спрашивал, который час В ответ ни звука. Пытался одергивать их, разъяснять, как и где положено целоваться, пугал прокуратурой. Куда там! Поцелуи следовали один за другим.

Вывод: горсовету не мешало бы отвести для всяческого рода поцелуев специальный уголок, недоступный посторонним взглядам. Перед входом в сквер повесить объявление «У нас не целуются».

Наблюдение пятое. Огромный камень. Из породы валунов. Высота — полметра. Вес установить не удалось. Подложен на мою кровать неизвестными лицами. Мстят за убеждения. Второй месяц сплю на раскладушке.

В «Сельхозтехнике» не дают кран, чтобы подцепить валун. Говорят: «Как занес, так и выноси». Сговорились. Думают, буду глядеть на камень и нервничать. А я его в наволочку. Подушка и подушка.

Вывод: местным властям письмо не направляйте — у них правды не найдешь. Шлите репортера, согласного поменять свою профессию на профессию крановщика.

С упованием на ваши принципиально разящие перья

АСТИГМАТИТОВ Ф. Ф.

ЖИВАЯ РЫБА

Зашел я с работы в «Гастроном», а там щуку продают живую Стал в очередь. Очередь двигалась быстро. Продавец споро орудовал килограммовой гирей. Глухой удар, и рыба ложится на весы, так никогда и не узнав своего живого веса.

— Мою, пожалуйста, не убивайте, — попросил я продавца.

Он стал бросать облюбованную мною щуку на весы, но она всякий раз изворачивалась и оказывалась на полу.

— На вид не меньше пяти килограммов, — сказал умаявшийся продавец. — Желаете живую, платите за пять с половиной.

Я заплатил и получил щуку живьем. Хотел сохранить ее в свежем виде до дня своего рождения. Но она оказалась буйной, и справиться с ней было нелегко. В метро она совсем обнаглела и хвостом выбила из моей руки пятак. Я наклонился за ним и выпустил щуку. Она вольготно раскинулась между автоматами.

— Гражданин, ваша живность? — обратилась ко мне работница метрополитена.

— Моя, — ответил я.

— Провоз животных и птиц запрещен.

— Она не животное и не птица, — сказал я. — Она щука. Полуфабрикат фаршированной рыбы или заливного. Смотря на чей вкус.

— Полуфабрикаты сами не бегают. А съедобных животных нужно провозить в мертвом виде.

— По-моему, она уже мертвая, — огорченно сказал я.

Щука притихла. Я поднял ее осторожно, как ребенка, запеленал в газету и пронес через контроль.