Толстовские торжества в Москве в 1928 году были плохо организованы и слабо подготовлены идеологически. Вопреки ожиданиям властей, они не стали для СССР громким пропагандным успехом. Примерно за неделю до их начала Томас Манн писал Стефану Цвейгу: «В Москву? Поезжайте с Богом! Меня вообще не пригласили, что меня не удивляет, ибо с тех пор как “Волшебную гору" не пропустили из-за буржуазной идеологии, я знаю, что я у них лицо нежелательное»[30].
На Стефана Цвейга Советский Союз произвел колоссальное впечатление. Впрочем, во время его пребывания в СССР был эпизод, о котором он поведал лишь в 1942 году. Этот эпизод слегка отрезвил писателя, опьяненного сверкающими картинами советской жизни. Вернувшись в гостиницу после встречи с московскими студентами, Цвейг обнаружил в кармане не подписанное письмо на французском языке. «Верьте не всему, – писал незнакомец, – что Вам говорят. При всем, что Вам показывают, не забывайте, что многое Вам не показывают. Помните, что люди, которые с Вами разговаривают, в большинстве случаев говорят не то, что хотят сказать, а лишь то, что им позволено сказать. За всеми нами следят, и за Вами – не меньше. Ваша переводчица передает каждое слово. Ваш телефон прослушивается, каждый шаг контролируется»[31].
В конце 1928 года Томасу Манну довелось ближе познакомиться с практикой Советского государства. В октябре Шмелев направил ему открытое письмо с просьбой обратить внимание на предстоявший аукцион берлинского аукционного дома Лепке. На продажу были выставлены произведения искусства и антиквариат из российских музеев и частных собраний, которые Советское государство присвоило и собиралось обратить в иностранную валюту. Этот аукцион не был ни первым, ни единственным в своем роде. Советы регулярно продавали на Западе конфискованные ими произведения. Так, уникальные драгоценности продавались в феврале 1927 года на аукционе у Кристи в Лондоне, называвшемся «Russian State Jewels». Европейские и американские деловые люди охотно пополняли свои коллекции ценнейшими объектами искусства, которые они, нередко по заниженным ценам, покупали у Советов. Предметы церковного обихода и сакрального искусства, вывозимые большевиками из разрушенных или разграбленных храмов, экспортировались на Запад оптом и в розницу. В 1933 году по личному указанию Сталина в Англию был продан так называемый Codex Sinaiticus, древнейший из известных списков Нового Завета.
Так как очередной аукцион должен был состояться в Берлине, Шмелев апеллировал к публичному авторитету и нравственной совести Томаса Манна. «На глазах всего мира Германию хотят сделать местом распродажи украденного у целого народа духовного богатства, укрывательницей награбленного, попутчицей разбою, посредником грабителей и воров <…>, – писал Шмелев. – Скажите же, прикажите же, дорогой Томас Манн – и Вас услышат в Германии. Услышат и в целом мире, – а это очень теперь не лишне. Скажите громко и властно, и Ваш голос останется в нашем сердце, как голос чести, как голос долга, как знамение великой духовной связи между народами»[32].
Томас Манн ответил 16 ноября 1928 корректным и вместе с тем очень теплым письмом. Он сообщал, что получил призыв Шмелева непосредственно перед отъездом в лекционное турне, когда предотвратить распродажу ценностей было бы уже невозможно. Но задним числом ему как немцу стыдно за этот аукцион. «Какая бессмыслица и какое неприличное отсутствие логики с обеих сторон! – резюмировал Томас Манн. – Коммунистическая Россия продает экспроприированные ценности иностранному капиталу, а Германия, где понятие частной собственности еще очень священно, позволяет, несмотря на это, продавать экспроприированные ценности на своей территории»[33].
Своим открытым письмом Шмелев взывал не только к защите права и чести, но и говорил от лица всего Русского Изгнания – стороны, проигравшей в борьбе за историческое будущее, но остававшейся тем не менее на моральной высоте. Отзывчивый и правосознательный человек, издавна испытывавший симпатию к жертвам и проигравшим, Томас Манн нашел для ответа Шмелеву правильные слова. Его представление об «обращенной в будущее» идее в очередной раз столкнулось с жестокостью ее исполнителей.
Но доверие Томаса Манна к этой идее оставалось непоколебимым. Разрыв между нею и реальными фактами советской действительности он, как и прежде, пытался оправдать с помощью абстрактно-теоретических построений. В декабре 1928 года он писал в частном письме: «Хоть я как “немецкий писатель” и начинающий в социализме, но мне ясно, что всякий живой человек сегодня должен быть социалистом и – в прямом смысле слова – социал-демократом <…>.»[34] Логика этого высказывания своеобразна: Томас Манн признает свою неосведомленность в некоей доктрине и одновременно утверждает, что всякий живой человек должен эту доктрину исповедывать. Очевидно, он имеет в виду два различных понятия социализма: традиционное, в котором он действительно не разбирался, и свое личное, которое он вольно сконструировал на основе собственных «идеалистических» представлений.
Перед Рождеством 1928 года юрист и политик Эрих Кох-Везер подарил Томасу Манну свою только что вышедшую книгу «Россия сегодня». Автор провел долгое время в СССР, его книга была широким обзором советской жизни во второй половине двадцатых годов. Кох-Везер комментировал хозяйственное и социальное развитие, литературу и искусство, рассуждал о политике и внутрипартийной борьбе за власть. О народе огромной страны он отзывался в основном с сочувствием и симпатией.
Репрессивную практику большевиков Кох-Везер автоматически выводил из условий императорской России и всего хода российской истории. Так, например, уже в первой главе его книги говорилось следующее: «С тех пор, как революция сверху, осуществленная Петром Великим, преобразовала азиатскую варварскую Россию в абсолютистское европейское государство, началась реакция. <…> Несчастная страна оказывалась закрытой для всякого дуновения свежего воздуха развития. Теперь котел лопнул, и все летит в безумном круговороте». В другой главе Кох-Везер писал, что «правление старого режима опиралось на насилие» – и ничтоже сумняшеся приравнивал царскую службу безопасности к большевицкой ЧК. Еще один характерный пассаж из книги Кох-Везера звучит так: «Действительно, немецкое понимание ценности человеческой жизни, личной свободы, права личности на скромное, обустроенное и благопристойное существование невозможно сравнивать с русским. Следует четко иметь в виду, что русская история есть многовековая история кровопролития <…>».
Попытка осмысления советской действительности обернулась в книге Кох-Везера торжеством подобных общих мест. Схожую картину российской истории распространяла и советская пропаганда, однако в ее задачи входило и одновременное прославление коммунистического настоящего и будущего. В глазах же Кох-Везера настоящее этой страны было не менее безнадежно, чем ее прошлое.
На письмо Кох-Везера, приложенное к книге и датированное 13 декабря 1928 года, Томас Манн ответил уже 18 декабря. Сомнительно, чтобы он за несколько дней полностью прочитал «Россию сегодня». Но тенденция этого опуса должна была показаться ему знакомой. Размышления и выводы его автора перекликались с теорией «русского азиатизма», последователем которой сам Томас Манн был всего несколько лет назад и от которой впоследствии постепенно отмежевался. Он написал Кох-Везеру, что согласен с «реализмом» его книги, хотя и испытывает некоторую слабость к «ужасной красоте русского самопожертвования» и считает «большевизм в качестве коррективного принципа важным для мира и определяющим мировое развитие»[35][36]. Революционную действительность он, как видно, уже не хотел однозначно ассоциировать с хаосом и анархией.
