Ласково пела иволга, умолкая на время и опять просыпаясь, и казалось, что у этого сказочного дня не будет конца. Но мне нужно было появиться в санатории. Георгий проводил меня до ворот, где нас увидела девушка, жившая со мной в одной комнате.

— Какой красавец! Как ты думаешь, зачем ты ему нужна? — спросила она между прочим за обедом.

Он и так мне казался необыкновенным, и я не могла понять, что он во мне особенного нашел, а тут еще такой укол, что безмерно усилило мои сомнения и неуверенность.

Словно острая игла, вошел этот вопрос в мое комплексующее сознание; и после обеда, когда мы вновь встретились, эта мысль уже не давала мне покоя. Остановившись у камня, где мы познакомились, я его спросила:

— Почему ты выбрал меня, а не вот ту, например, красивую девушку, которая только что мимо нас прошла?

Навстречу нам попались три девушки, и одна из них была очень красивой.

Он взглянул на меня с удивлением, оглянулся на прошедших девушек и пожал плечами.

— Она ничего, но ты лучше.

Но сомнений моих он не развеял.

— А я думаю, что если бы с тобой была такая красавица, то ты обо мне забыл бы.

— Вот дурашка…

Это слово у него прозвучало так ласково. Он хотел обнять меня, но я резко отступила в сторону, и тогда, словно что-то поняв, он спросил:

— А хочешь, я ее уведу на твоих глазах и снова вернусь к тебе?

Я засмеялась.

— Да ты хвастун.

— Я — хвастун?!

Он был уже не на шутку задет.

— Пари!

Не задумываясь, я подала ему руку в знак согласия, и он развернулся и пошел догонять этих девушек.

Бурей нахлынули на меня разные чувства: и страх, что он ушел совсем, и неловкость от того, что я осталась одна. Я шла чуть поодаль, но не так близко, чтобы слышать, о чем они говорили, но их смех долетал до меня, и от этого смеха все в душе моей болезненно сжималось. "А если он не вернется?" Чувство ревности и осознание собственной глупости заставили меня приостановиться — Георгий, разговаривая с ними, не оглядывался. И это было пыткой, которую я сама себе придумала.

И вдруг я увидела, как он уводит одну из них, ту самую, которая показалась мне такой красивой. И я не выдержала — развернулась и пошла в другую сторону, свернула на дорожку, ведущую к санаторию, и больше в ту сторону не смотрела.

Он догнал меня минут через пять, обхватил за талию и закружил на дорожке. Но мне было вовсе не весело, а, скорее, неловко.

— Посмотри, она идет за тобой.

Оглянувшись, он помахал ей рукой, и девушка остановилась, но еще долго продолжала смотреть нам вслед. Он выиграл пари, и чувствовал себя победителем, а я победительницей себя не чувствовала, потому что вдруг поняла, что безумно в него влюбилась.

Мы гуляли долго, и на ужин я опять не пошла. Смеркалось. В небе появилась луна и засияли первые звезды. И я вдруг почувствовала, что не гадкий утенок, худой и длинноногий, а создание, возможно, прекрасное, и что меня могут любить; и какое-то незнакомое мне ранее спокойствие тихо наполняло сердце, и тело становилось легким, будто и не моим.

На небольшой полянке, залитой лунным светом, мы остановились.

— Ну как ты могла подумать, что какая-то другая мне интересней? Ты такая пластичная, милая, у тебя такие пшеничные волосы… Ты прекраснее всех других, каких я встречал…

И я вдруг расплакалась навзрыд, даже для себя самой неожиданно, и опустилась прямо в траву, сжавшись комочком, чтобы он не видел, как я плачу.

— Я так долго болела… и мама всегда причитает "моя бедненькая"… Красивых так не жалеют.

Присев рядом, он осторожно обнял меня.

— Я и в классе была всегда замкнутой, одинокой, и совсем ни в кого не влюблялась, и в меня, наверное, никто не влюблялся. Я в школе даже никогда на вечера не ходила.

— Ты себя не видишь со стороны, живя внутри. Ты необыкновенная…

Тихо плыли тучи над головой, тяжелые, дождевые. И я, сегодняшняя, взрослая, подумала, что завтра, когда мне нужно будет улетать, погода будет нелетной. Часы показывали приближение переговоров, и мне уже нужно было идти, а уходить из прошлого не хотелось: оно было милее и слаще, чем реальное настоящее, и я вновь вспоминала и заново переживала то время, когда мне было 17.

Я была неопытной, чтобы понять его в ту минуту, и во мне еще не проснулась женщина, и к тому же я очень боялась, что мы разъедемся и больше не встретимся. Его страстное желание я не могла ни принять, ни понять, и очень резко его оттолкнула, и он как-то неловко, сразу повалился на землю, и мне показалось, что даже заплакал. Тихонько поднявшись, я отошла к какому-то дереву, через минуту поднялся и он, но я почувствовала, что обидела его.

Тонко, пронзительно закричала в ночи какая-то птица, и что-то тревожное было в ее крике, и такое болезненное, что мне стало страшно.

— Уйдем отсюда, мне пора в санаторий.

Мы шли долгое время молча, но это молчание не разъединяло нас — сближало, потому что нам вдвоем не нужны были больше слова: мы удивительно чувствовали состояние друг друга.

Прощаясь, он все же сказал:

— Необъяснимая, я и пальцем боюсь к тебе прикоснуться.

И Георгий растворился в ночи, а я почувствовала такое тихое и безмерное отчаяние, какого никогда раньше не знала.

В последний день перед отъездом мы вновь встретились у ручья, тихо прошли по аллеям парка. Все здесь было уже знакомым, почти родным, все говорило нам о нас.

В этот последний день мы больше молчали, и только глаза говорили — о том, что никогда не предстояло нам.

Прощаясь, он приложил руку к груди и сказал:

— Клянусь, я напишу тебе.

Судорожно сжав мою руку, побежал, оглянулся, остановился и опять бегом. Перед поворотом к вокзалу еще раз оглянулся и закричал:

— Я напишу тебе! Напишу! Мы увидимся!

О, как долго я ждала от него письма! И год, и два, и три… И он часто снился мне, снилось, как он бежал к вокзалу и кричал: "Я напишу тебе! Напишу! Мы увидимся!!"

Я вздрагивала по ночам и просыпалась, и мне казалось, что он тоже меня вспоминает.

За Игоря замуж я не вышла, потому что действительно его не любила, но и с тем, которого полюбила, таких ярких и сильных чувств почему-то не было — было все уже как-то совсем по-другому.

И сегодня, повзрослевшая, я нередко думаю, почему же он не написал: иная влюбленность заполнила его сердце? или просто мама его постирала голубую рубашку, в кармане которой лежал мой адрес? Теперь-то я уже знаю, какими неосторожными могут быть мужчины даже с тем, что для них очень дорого.

Мне пора было уходить — деловые переговоры ожидали меня, а сердце мое все еще было там, в далеком августе, где пела иволга, где юный благородный Георгий говорил мне самые заветные и искренние слова.

Мы с тобой никогда не встречались

День административного работника высокого ранга расписан по часам, и всегда, независимо от своего настроения, нужно быть в деловой форме. Сергей Борисович уставал быть в постоянном внутреннем напряжении и сейчас с удовольствием молча ехал в машине, рассеянно поглядывая в окно. К десяти его ждали в небольшом районном центре, где открывалась сельскохозяйственная выставка всероссийского значения.

И вот они прибыли. Сопровождающие его работники составили плотную группу во главе с ним. Их встречали хлебом-солью, цветами. Все, как обычно. Он подтянут, строг, бодр и внимателен. Вдруг из толпы, когда охрана очистила им дорогу, удивительный женский взгляд! В нем и любопытство, и интерес, и невольное восхищение! Сергей Борисович чуть замедлил шаг — ему так хотелось ответить улыбкой этому взгляду, но ее лицо закрыла мощная грудь охранника. Какая досадная и ненужная старательность! Сергей Борисович остановился — сопровождавшие его лица вплотную к нему приблизились.

— Насколько рассчитана торжественная часть?

Ему тут же услужливо подсказали:

— На 30–40 минут.

Из-за правого плеча охранника он вновь увидел ее взгляд — теплый, искрящийся, и, задержавшись на миг, зафиксировал в памяти ее лицо — продолговатые глаза, соболиные брови, точеный нос. Этих секунд ему было достаточно — он запомнил ее.