Нет, разумеется, имелись вполне приличные фото, где памятники представали во всей своей красе. Их вполне было можно приложить не то что к кандидатской диссертации, над которой Князев бился вот уже третий год, а и к солидной научной монографии. Скажем под названием: «Монументальная скульптура Германии второй четверти XIX – начала XX веков». Вот только вряд ли она когда-нибудь будет написана, эта монография, и уж точно не Евгением Григорьевичем Князевым…

Безжалостно схватив кучу глянцевой бумаги и швырнув на застеленную кровать, Евгений выдвинул ящик и выложил на стол свое сокровище – тоненький фотоальбом с какими-то пятью десятками фото. Но каких фото!

На первом была запечатлена статуя плотного военного в старомодном мундире и каске с острым шпилем на макушке. Любой мало-мальски знакомый с историей Германии опознал бы в пожилом усатом вояке объединителя Империи – канцлера Отто фон Бисмарка. На заднем плане возвышался средневековый собор – та самая церковь Святого Михаила, изгоняющего дьявола, давшая название городу. Согласно путеводителю начала XX века, ксерокопия с которого хранилась в том же столе, возведение церкви началось в 1255 году на том самом месте, где отряд крестоносцев наголову разбил ополчение одного из местных языческих племен. И ладно бы просто разбил… Предводитель рыцарей Вильгельм фон Мюльхейм приказал устроить грандиозное аутодафе, перевешав и заживо спалив на кострах все оставшееся в живых население деревни, название которой до наших времен не добралось.

Путеводитель так красочно живописал «предание старины глубокой», что у читателя не должно было и тени подозрения закрасться в том, что доблестный воин совершал злодеяние. Подвиг, только подвиг! Ведь до белорусской Хатыни и чешской Лидице,[8] повторивших участь безымянной восточнопрусской деревушки, оставалось более тридцати лет…

Но сейчас дело было совсем не в несчастных язычниках.

Евгений вынул из прозрачного кармашка и положил рядом еще одно фото, при беглом рассмотрении совершенно неотличимое от первого. Тот же Бисмарк, та же церковь на заднем плане… Лишь освещение и краешек виднеющегося над крышей соседнего здания неба говорят о том, что снимки сделаны в разное время. А то, что на первом снимке небо ярко-голубое, а на втором – грифельно-серое, низкое, набрякшее дождевой влагой, позволяет предположить, что, возможно, и не в один и тот же день…

«Ерунда, – мог бы возразить скептик. – Рядом Балтика, погода может поменяться сто раз на дню…»

Но Князев совершенно не нуждался в подобных метеорологических изысканиях: в уголке обоих снимков четко виднелись мутно-оранжевые цифры дат, проставленных бездушными светодиодами камеры с интервалом в семь дней. Они и к пленкам разным относились – в первые дни пребывания в этом «скульптурном заповеднике» Евгений, потеряв голову, отщелкал целых десять бобин, опустошив привезенные из Северной Пальмиры запасы, которые рассчитывал растянуть на всю «экспедицию».

Молодой ученый криво усмехнулся, вспомнив, какими глазами смотрела на него юная приемщица местного отделения «Кодака», когда он одну за другой выставил перед ней на покрывавшее стол толстое стекло десять ярких жестяных цилиндриков. «Фотоцентр», занимавший скромный прилавочек, втиснутый между двумя жизненно необходимыми отделами местного универмага – хозяйственным и галантерейным, особенным почетом у горожан не пользовался. Об этом можно было судить по десятку-другому коробочек с пленкой, одинокой пыльной «мыльнице» какой-то архаической модели и сиротливому пакету с отпечатанными фотографиями на полке за спиной у конопатой девахи лет восемнадцати на вид.

– Вам только проявить или напечатать? – распахнув зеленые глазищи, уставилась рыжуха на целую обойму пленок.

Наверное, большие заказы здесь делали лишь отпускники, вернувшиеся из поездки к теплому морю, где нащелкали на фоне кипарисов и живописных отрогов Кавказа парочку бобин, или закалымившие на разгульной свадьбе фотографы. К последним, похоже, Князева и отнесла приемщица.

– Да, все удачные и по две штуки каждой, – произнес Евгений привычную фразу, не задумываясь, как выглядит в глазах неискушенного аборигена. – Десять на пятнадцать, глянцевые.

– Тогда заказ будет готов… – девушка поводила ручкой над засунутым под стекло календарем. – Через три дня.

– А почему так долго?

– Так нет же у нас лаборатории! – изумилась такой наивности рыжая. – В Калининград нужно везти…

Так что пришлось в ожидании результатов, скупив весь наличный запас фотоматериалов, совершить повторный забег по узким городским улицам. Князев не уставал поражаться разнообразию тех мест, куда неутомимая фантазия совершенно неизвестного в России скульптора сумела поместить свои творения. Статуи были везде.

Крохотные, всего в какие-то полметра высотой, и огромные четырехметровые, сугубо реалистичные и фантастические, словно плод больного воображения, стоящие прямо на брусчатке и вознесенные на высокие пьедесталы, погруженные в стенные ниши и надменно взирающие с карнизов домов, будто готовые броситься вниз самоубийцы…

Подлинными жемчужинами коллекции был «водяной», как окрестил его Евгений, по грудь погруженный в заросшую ядовито-зеленой ряской чашу фонтана, и крылатый «вампир», казалось, падающий прямо на голову ничего не подозревающего прохожего и закрепленный на стене дома лишь несколькими прутьями старинной, проржавевшей насквозь арматуры.

После многочасовых пробежек по небольшому, в общем-то, но чрезвычайно запутанному городу зверски болели ноги, тряслись поджилки и хотелось свалиться в постель, чтобы проспать сутки напролет. Но звенел будильник, и проклинающий себя ученый наскоро глотал скромный завтрак, приготовленный радушной Татьяной Михайловной, и снова мчался по лабиринту улочек-щелей, день ото дня становившемуся все более знакомым, к тому месту, где вчера был прерван подступившими сумерками избранный маршрут.

Князев, и так-то не склонный к полноте, осунулся и загорел, но пребывал в перманентном состоянии восторга, предвкушения интересной работы, возможно, небольших, но приятных для настоящего профессионала открытий…

Кто же знал, что открытие будет таким убийственным?

Гром с ясного неба грянул, когда подоспела вторая партия фотографий. Евгений тогда просидел до утра, не замечая, как вечер за окном сменяется непроглядной тьмой, а та, в свою очередь, – туманным предутренним сумраком…

Лишь заслышав зуммер будильника, который молодой человек, очумевший от бессонной ночи, долго не мог отождествить с чем-нибудь знакомым, он оторвался от изучения двух приковавших его внимание снимков, отложил в сторону мощную лупу и устало потер слипающиеся глаза.

На снимках, сделанных в одном и том же месте, почти с одного и того же ракурса, но с интервалом в семь дней, были изображены две совершенно разные статуи…

«Так, – в сотый раз твердил своему невидимому оппоненту Евгений. – Отбросим эмоции…»

Предположим, что виноват угол съемки, высота солнца, падающие тени, еще миллион различных факторов, но не может же каменная, по определению неподвижная статуя приподнять руку?! Никак не может каменная голова повернуться на другой градус по отношению к каменному плечу, не может каменная нога, попирающая поверженного орла (вероятно, по замыслу художника, герб Французской Империи Наполеона Третьего), сделать чуть более широкий шаг…

Проклиная себя за то, что не приобрел перед поездкой цифровой фотоаппарат, Князев извел еще две пленки на чудесную статую, в ожидании готовых снимков испортил полпачки бумаги, покрыв ее чертежами площади и исчеркав всевозможными векторами съемки, но факты упрямо говорили сами за себя. Необъяснимым, не укладывающимся в сознании образом памятник давно почившего канцлера жил!

Новая «фотосессия» принесла еще более огорошивший исследователя результат: каменный Бисмарк снова чуть-чуть сменил позу! Фантастическое предположение, что некие шутники поворачивают каждую ночь постамент вместе со статуей или, что еще более неправдоподобно, существуют две похожие статуи, регулярно меняемые местами, развеялось, словно дым.