Я скрыла свое облегчение, так же, как скрыла свой момент паники.

— И всё же, — сказал он, — мне бы хотелось как-то помочь найти людей, убивших ваших родителей.

— Омут Памяти? — спросила я

Он пристально посмотрел на меня, приподнял одну бровь.

— Вы слышали о них?

— Профессор МакГонагалл упоминала его, — сказала я. — Я была бы полностью счастлива показать эти воспоминания вам, но у меня есть некоторые опасения.

— Омут Памяти требует согласия волшебника, — объяснил Дамблдор. — Сопротивление ухудшит изображения, вплоть до полной нераспознаваемости. Волшебник также выбирает, какие воспоминания ему явить; если мы продолжим, я попросил бы вас сосредоточиться на всём, что вы помните из той ночи.

— Я не помню, как меня пытали, — призналась я. — Я не помню ничего, вплоть до момента прихода в сознание рядом с телами убитых родителей и того, как услышала их разговор.

— Странно, что они озаботились стереть вам память, — сказал он.

— Может и не стирали, — возразила я. — Может, это была просто травма от случившегося, которая вызвала во мне желание не помнить.

Почём знать, может, я и правда была Милли Скривенер, и моя стихийная магия просто призвала воспоминания Тейлор Эберт, заменив ими мои собственные. Это объяснение было настолько же ужасающим, насколько и идея, что я завладела телом кричащего ребёнка.

— Возможно, — медленно ответил он. — Вы готовы попробовать Омут Памяти?

Я кивнула.

Он вытащил палочку и подошёл, встав рядом с моим креслом.

— Больно не будет.

— Это означает, что будет, — сказала я. — Когда медсестры говорят, что больно не будет, оно болит, и когда они говорят, что это будет здоровенная игла, вообще не болит.

— Тогда я должен сказать вам, что будет умопомрачительно больно, — ответил Дамблдор, — и позволить вам остаться разочарованной. Вместо этого вы ощутите холод в виске, и само воспоминание до известной степени спадёт, станет менее интенсивным.

— Так что, значит, его можно использовать, чтобы помочь людям, перенесшим травму? — спросила я.

— Что?

— Если вы можете сделать воспоминания менее интенсивным… люди, прошедшие через ужасные вещи, иногда воспоминания превращаются для них в пытку, — объяснила я. — Если вы сможете заставить их забыть, даже немного, разве это не поможет им поправиться?

Он выглядел поражённым, а мгновение спустя стал задумчивым.

— Вы говорите о себе, мисс Эберт?

Выражение его, кажется, вообще относилось не ко мне. Вместо этого, он выглядел поглощённым мыслями, и говорил лишь для поддержания разговора.

Я покачала головой:

— Вообще ничего из этого не помню. Вероятно, именно поэтому я так хорошо адаптировалась.

Иногда шутка может отвлечь внимание людей от вещей, о которых ты не хочешь с ними говорить. У меня было два года назначенной судом терапии, но Протекторат продолжал помещать меня в стрессовые ситуации, одну за другой. Или может быть, я сама туда себя помещала. Словно я вредила себе с такой же скоростью, с какой меня лечили психологи.

На его губах появилась лёгкая усмешка.

— Уверен, что так и есть. Начнём?

Я кивнула и снова посмотрела вниз, на свои руки.

— Я хочу, чтобы вы вспомнили день убийства ваших родителей… всё, что сможете, — сказал он. — Сосредоточьтесь на этом воспоминании, настолько сильно, насколько сможете.

Я напрягла память и сосредоточилась. Я ощутила что-то холодное на виске. Глаза мои были закрыты, но насекомые видели сияние чего-то серебристого, извлекаемого из моего виска. Дамблдор нахмурился, и затем поместил извлечённое во флакон.

Секунду спустя всё закончилось. Воспоминание в голове ощущалось… оно поблекло некоторым образом. Оно всё ещё было там, но являлось лишь тенью самого себя. Словно бы за одно мгновение прошло несколько лет, и воспоминание казалось не таким уж важным.

Кто-то, кто знал, что делает, мог изменить чью-либо личность таким образом; убирать травмы, делать так, чтобы другие вещи казались более важными. Там, на Земле Бет, были люди, которые убили бы за возможность делать такое, и оно находилось в руках старика, который использовал его для того, чтобы вспомнить, куда он засунул свой купальный халат?

Я открыла глаза, и Дамблдор вскинул флакон, поднеся его к свету.

Он что-то сделал, и мгновение спустя скрытый шкафчик в стене неожиданно раскрылся. Выскользнул подиум; на его вершине была металлическая чаша, наполненная водой.

Подойдя к ней, Дамблдор вылил серебристую нить в чашу. Я обнаружила, что подхожу к чаше, хотя и не собиралась.

Изображение моего собственного лица плавало внутри чаши; к счастью, это было моё новое лицо, не прежнее.

— И что же теперь нам следует сделать? — спросила я.

Голос мой был приглушённым. Всё это казалось странно судьбоносным.

— Мы опустим лица в чашу, — сказал Дамблдор.

Я уставилась на него, на мгновение забыв о том, что нужно избегать его глаз. Ожидал ли он на самом деле, что я опущу лицо в ту же чашу, что и он? Очищали ли воду, хоть когда-то, или она использовалась Директором и всеми Директорами до него? Наверняка, она бы испарилась в какой-то момент.

— Это единственный способ, — сказал он мягко.

Вздохнув, я выждала мгновение и затем нагнулась, опустив голову в чашу. Я следила за ним при помощи насекомых, и одна рука находилась на палочке. Я видела, что он также наклонился к чаше, и мгновение спустя расслабилась, когда магия овладела мной.

Меня окружала темнота, но каким-то образом я могла видеть Дамблдора в своём окружении.

— Мне кажется, ты немножко слишком наслаждаешься всем этим, — услышала я голос.

— Мужчина, не наслаждающийся тем, что делает, не мужчина вовсе, — ответил второй голос.

Этот был намного глубже, звучал хрипло. В голосе слышалось глубокое недовольство.

Я нахмурилась. Я не помнила, чтобы они такое говорили, вообще не помнила. Я напряжённо вслушивалась. У первого был тенор, с акцентом, слегка отличающимся от того, к которому я привыкла.

Дамблдор вскинул руку, и всё остановилось. Он нахмурился.

— У первого голоса акцент Западного Мидленда, — сказал он. — У второго йоркширкский акцент.

Я сконфуженно посмотрела на него.

— Полагаю, что как американка, ты не можешь заметить разницу, но представь себе, что ты услышала бы разговор двух мужчин, и один был бы с Юга, а другой из Нью-Йорка. Ты бы смогла отличить их.

— Вы узнали какой-либо из голосов? — спросила я.

Дамблдор покачал головой:

— Боюсь, что за свою карьеру директора я видел сотни учеников, и даже если бы запомнил все их голоса, у взрослых они меняются со временем.

Он вскинул руку, и всё пошло дальше.

— Как-то чересчур просто, — снова услышала я первый голос. — Убить маглокровок до того, как они получат свои письма. И почему никто раньше до этого не додумался?

— Потому что книга в Хогвартсе упрятана лучше, чем содержимое ячейки в Гринготтс. Даже наш человек смог только разок мельком глянуть и запомнить несколько имён. А то бы мы вообще всех за этот год зачистили.

В голосе второго звучало сожаление. Теперь, когда я знала, что означают термины, я могла лучше понять, о чём они говорили. Я слушала, пока они проходили через оставшуюся часть беседы. Звук в конце я теперь распознала как аппарацию. Слышала я его не так часто, но он был весьма характерным.

Внезапно, мир вокруг взорвался красками, и мы снова оказались на аллее.

Улица была тусклой, и родители Милли лежали на земле в пяти футах от меня. С этого угла я выглядела маленькой, меньше, чем я на самом деле считала себя. Выглядело всё так, что мы были одеты для вечеринки.

Они не взяли ничего из её сумочки. Это послужило бы явным указанием для полиции, что тут произошло вовсе не ограбление, пошедшее неправильно.

Я медленно встала на ноги, и посмотрела на родителей бесстрастно. Я глазела на свои руки, бормоча.

— Какого чёрта?

Я посмотрела на людей, которые должны были быть моими родителями, и на моем лице не отражалось никаких эмоций. Вместо этого, я подошла к женщине и начала обшаривать её сумочку. Нашла пудреницу с зеркалом и открыла её, уставившись на себя.